Вера Флоренская - Моя жизнь

Никого из друзей нашей молодости мы не нашли: Старосельского, Патушинского, Шкундина, Фридлянда, Пашуканиса не было в живых. Нашими друзьями стали несколько позже уже другие люди: по линии Якова Старосельского – его бывшая жена Зина, ее сестра Юля и ее муж А. П. Мацкин – театровед; Д. В. Швейцер – бывший прокурор по гражданским делам; Лев Ильич Ратнер – отсидевший свои семнадцать лет работник Института государства и права, до посадки не то директор Института красной профессуры, не то еще какая-то большая фигура, а сейчас – в информационном отделе института. Обо всех друзьях я потом напишу. Скажу только о Пашерстнике, так как он был Лениным другом по работе. Как только Леня приехал и они встретились, сразу же сдружились. Пашерстник пошел в науку из ВЦСПС. Про себя он говорил: «На безрыбье и рак рыба». Это не было правдой, он был талантливый человек. Леню он всячески поддерживал и первое время был лоцманом в мире научных отношений, вернее отношений ученых друг к другу.

Пока Леня разбирался со своими учеными, я решила съездить в Уфу к Олечке, познакомиться с ее дочками и посмотреть, как они живут. Приехала в Уфу, увидела опять деревянные заборы, дома все старые, все грязное, унылое. Квартира у ребят, которую они выменяли на комнату в Москве, состояла из трех маленьких комнат. Собственно, широкий коридор, перегороженный на комнаты. Получилось две закуты проходные и одна, последняя, не проходная. Кухня – часть того же коридора, в которую выходила уборная без воды. И запах уборной был все время в кухне. В этой квартире жило великолепное молодое семейство: Оля, Марк и две здоровые, веселые, энергичные девочки пяти и четырех лет, Ира черненькая и Таня беленькая. Обеих водили куда-то далеко в детский сад. Кстати, в детский сад девочки устроились сами. Приехав в Уфу, Марк и Оля долго бились, чтобы устроить детей в садик, но в РОНО сказали, что мест нигде нет. Они как-то пошли всем семейством по детским садам. Авось найдутся два местечка. Ходили все безрезультатно. Зашли в этот детский садик. Дети были на прогулке. Вышла к нашему семейству заведующая. Они ей рассказали, что вот некуда пристроить девочек. А девочки тем временем сами пошли в комнату, где были разбросаны игрушки, собрали их, уложили в порядок. Заведующая, увидев таких дисциплинированных, здоровых и веселых мордашек, не устояла и приняла их к себе в садик. В этом семействе была еще домработница – пожилая женщина, кажется латышка из ссыльных, которая была рада человеческим условиям жизни. Она делала все по дому, покупала продукты, отводила детей в садик. Оля с Марком, мне кажется, гордились немножко, как у них организован быт, после всех мытарств по устройству на работу из‐за их еврейского происхождения. Марк работал где-то по науке, не то в университете, не то в институте. Оля – на заводе инженером по проектированию. Марк на работе чувствовал отчужденность, все-таки он не башкир. У Оли была абсолютно нетворческая работа, неинтересная, скучная. И все-таки когда Марк получил из Новосибирска приглашение на работу в Отделение Академии наук, они побоялись нарушить их с таким трудом налаженное благополучие. Марк это приглашение отдал своему товарищу, которому Уфа надоела. Я об этом узнала случайно. Насела на Марка: из Уфы надо уезжать! Когда еще представится такой случай! Надо ехать в Новосибирск самому и посмотреть своими глазами на это приглашение. Марк тут же сбегал к приятелю и забрал письмо из Академии наук обратно. Я через несколько дней уехала в Москву, а Марк поехал в Новосибирск. У него там была уйма родственников: брат Рахили Ароновны (матери Марка) с сыном, по линии отца еще кто-то был, еще были сестры Рахили Ароновны. Работа, которую предлагали, Марка очень устраивала. Вот только квартиру не обещали сразу. Марк решился. Это было правильное решение. Новосибирск с Академгородком совсем не походил на Уфу. Много вузов, научная жизнь кипела.

Это решение Марка перевернуло всю их жизнь. Если сейчас они оба довольны работой и лучшего не желают, то всем этим они обязаны тому решению Марка. Однако переезд достался им нелегко. Много намаялись, пока кто-то не указал им на избу, подлежащую сносу, из которой уже выехали жильцы, с косым полом, с печкой, топящейся дровами. Приходилось и детей оставлять одних с топящейся печкой. Но они были здоровы, сильны духом. С тех пор прошло более четверти века. Оба они, и Оля, и Марк – доктора наук, живут в Академгородке Новосибирска, увлечены работой, здоровы, пользуются почетом и уважением. Дочери обе сейчас готовят кандидатские диссертации. Ира успела уже два раза выйти замуж и развестись. Имеет прелестную дочку Сашу, сейчас она уже в пятом классе. Таня, к сожалению, еще никак не найдет себе по душе человека. О том, как они все жили, сколько всего перенесли, огорчений и радостей, Оля и Марк, если захотят, расскажут своим потомкам сами. Скажу только одно: мне нравятся весь их образ жизни, их трудолюбие, увлеченность наукой, доброе отношение к людям, бескорыстное отношение к деньгам как к элементу «свободы», не более. У них много денег, но ни накоплений, ни дорогих вещей, ничего нет. Они много тратят на путешествия. Даже несколько гипертрофированное чувство долга. Вечно они кому-то помогают, легко и просто. Скромность, я бы сказала, несколько излишняя, у Ольги особенно – высокое горение души! (не знаю, как это лучше выразить). Словом, все в этом семействе нам с Леней (мужем) глубоко симпатично и дорого. Недаром Леня звал Олю «светлой дочкой», потому что она никогда не опускалась до мелких всяких мыслей. Хочется мне еще написать, что это семейство любит хорошо покушать, всегда весело, и, если кроме селедки с картошкой ничего нет, у них настроение не портится. Об этом семействе я могла бы много писать, но все-таки, чтобы успеть хоть что-то написать о Лене (муже), надо кончить.

Много месяцев не писала из‐за глаз. Сейчас мне сделали операцию катаракты, и я более или менее зрячая. Могу читать и смотреть телевизор. Хожу по улицам, смотрю на лица людей, которых я не видела несколько лет, и все мне кажется прекрасным. Сейчас 18.10.1981 г.

Приехала из Уфы в Москву, и началась наша московская жизнь, которая и продолжалась у нас с Леней-мужем до 1976 года, когда он умер, а я осталась одна. Жизнь наша сложилась так. Леня был всецело поглощен работой. Дома была напряженная обстановка из‐за отношений с невесткой. Но общее настроение было приподнятое: все-таки мы в Москве. Все-таки жизнь наша была полна иных интересов и событий, чем в Енисейске. Все-таки оставались дорогие нам люди – это тетя Прасковья Яковлевна, ее дочь Таня, мой брат Юрий, Ленин брат Борис. Была еще Евстолия Павловна, жена моего отца. Ей было около семидесяти лет. Она ходила в церковь, ходила на все выборы, где вычеркивала всех депутатов. Она не теряла связь с деревней. Там у нее жила сестра Елизавета Павловна в Орехове Костромской области, где она учительствовала. Туда Евстолия Павловна ездила каждое лето. Приезжала с уймой рассказов о тамошней жизни, о пьянстве, о бесхозяйственности, о том, что никто не хочет работать, обо всех недостатках, о которых сейчас вспомнили в связи с Нечерноземьем. Поэтому она депутатов и вычеркивала, ругалась и возмущалась со страстью. Два раза в год, на Пасху и на свои именины, она созывала всех родственников. У нее в Москве своих родных не было, звала она папиных – Флоренских: Юрия с сыновьями, Женю Сперанскую, Ирину Гусеву (папины племянницы), мы с Леней-мужем, если Оля случайно была в Москве, то и ее. Рано утром она ходила в церковь, потом пекла пироги с капустой, с сушеной малиной, ватрушки с творогом. Если была Пасха, были крашеные яйца, куличи и пасха из творога. Как она со всем справлялась – это удивительно. И как она ухитрялась все это устраивать, ведь получала она пенсию 400 рублей, да мы давали сначала 100 рублей, потом 200. Эти собрания родственников всем доставляли удовольствие. Почти все встречались только у нее. Узнавали друг о друге, обсуждали всякие события, тихо, мирно, душевно разговаривали. Эта культура человеческого общения – элемент культуры – постепенно утрачивается. Хотя я знаю некоторые семьи, где этот обычай еще сохраняется.