Михаил Талалай - Княжна Голицына – принцесса моды

Отношения Нины и Бориса все ухудшались. Маме приходилось заниматься всем: давать уроки на фортепьяно, уроки английского, успевать заботиться обо мне и муже, который ничем ей не помогал, а только изводил ее своей ревностью. У мамы было много поклонников, и, хотя она не отвечала на мужские ухаживания, отцу было понятно, что ей достаточно сделать только знак, и у нее кто-нибудь появится. В какой-то момент ничего уже нельзя было поделать. Я чувствовала, что дела идут плохо, хотя отец меня обожал и относился ко мне очень нежно. Мама была строже. Как-то она отозвала меня в сторонку и сказала, что отец уезжает в Тренто к своим племянникам. В Тренто действительно проживали родственники Бориса, там остановилась группа русских беженцев, которая еще не решила, куда направиться. Часть беженцев отплыла в Америку, другая – в Англию, а часть из них, в том числе мой отец, предпочла выехать в Париж.

Для меня отъезд Бориса был шоком, я была к нему очень привязана. Нина часто говорила мне: «Ты – вылитая Голицына!», и я этим очень гордилась. Отец некоторое время оставался в Тренто, а затем отправился в Париж искать работу. Он часто писал мне, а я не понимала причин их развода и долго не могла поверить, что их разлука – окончательная. В то время я заставляла себя повторять: «У меня нет больше отца!», а затем вновь надеялась на встречу. Я не хотела и не могла смириться с тем, что отец уехал навсегда.

Два года спустя Нина вместе со мной отправилась в отпуск на Лазурный берег, где гостила у лучшей подруги, имевшей дом возле мыса Антиб. Мы резвились с Лялей, девочкой моих лет, вместе ходили на пляж, а после обеда катались на велосипеде. Перед отъездом в Италию мы встретились с отцом, в эти дни он был в Ницце, где навещал свою сестру Ольгу. Она тоже бежала из России. Воспользовавшись случаем, мама объявила о скором официальном разводе. Потом сказала мне: «Пойди, попрощайся с отцом, поскольку он не приедет более в Рим, чтобы увидеться с нами». Нина уже знала тогда, что отец живет с другой женщиной, Ксенией Менянскиной, женой своего бывшего денщика, и у Ксении была дочь, проживавшая в Аргентине. В 1932 году Борис женился на Ксении. При жизни отца я ни разу ее не видела. Для нее много значило называться княгиней Голицыной, и она очень заботилась о моем отце, при этом не забывала настраивать его против меня и мамы, повторяя: «Забудь о них и не пиши им…»

В Риме у Голицыных были дальние родственники, они жили на Порта Пиа на большой вилле – 40 комнат и прекрасный сад. Семья обитала здесь в зимние месяцы. Дядей Бориса был Андрей Квитка [41] Андрей Валерьянович Квитка (1850–1932) – уроженец Харькова, писатель-беллетрист, художник, спортсмен, путешественник, винодел; виллу в Риме устроил на рубеже XIX–XX вв.; современный адрес – улица XX сентября, № 68. В 1920-е гг. здесь также постоянно жили супруги князья Феликс Феликсович и Зинаида Николаевна Юсуповы. Кроме того, на окраине Рима Квитка имел дачу, о которой ниже пишет мемуаристка. , полковник императорских войск. Помню, как он играл со мной в садике своей виллы, расположенной на окраине Рима, где очень часто устраивал охоту на лис. Здесь он проводил месяц-полтора только ради охоты. У Андрея было много друзей, он давал балы и устраивал великолепные праздники. Квитка часто приезжал сюда развлечься, а потом возвращался в Париж. Был у него дом и в Каннах. Это был человек образованный, с прекрасным вкусом. Вся моя лучшая мебель – из той виллы.

Вилла Квитка в Риме

У Андрея и его жены Веры [42] Вера Дмитриевна Квитка, рожд. Мартынова (1862–1943), умерла в Венеции и похоронена на кладбищенском острове Сан-Микеле. не было детей. Ей нравилось путешествовать, он же, после участия в русско-японской войне, увлекся сочинением книги о войне. Был он храбрым, обожал лошадей. Часто рассказывал вот такой эпизод: в России у него была чудесная лошадь, и он поспорил с товарищами, что на своем скакуне сможет перескочить через стол, за которым обедали офицеры и генералы. Удалось это ему вполне, однако за сей подвиг из армии его выгнали. Тогда он завербовался в казачье войско и пошел на войну с японцами.

Моя тетка, напротив, была настоящей русской госпожой, грешившей снобизмом, она больше говорила по-французски, чем по-русски и этим выводила из себя мою мать. Позже, когда она стала вдовой и оказалась одна в этом гигантском доме, она предложила Нине: «Может быть, ты найдешь квартиру, в которой мы могли бы устроиться с тобой и Ириной, и которую обставим всей этой мебелью? А я тем временем сдала бы виллу внаем, а потом бы и продала ее…» Тетя Вера сдала позже виллу внаем, и часто ее крупно обсчитывали, поскольку она была очень неопытна в делах. Среди тех, кто арендовал виллу, был и Аманулла, афганский король в изгнании. Потом она ее продала, и тоже очень неудачно.

Маме повезло, и она нашла квартиру на улице Грегориана, 25, на углу площади Тринита дей Монти. Дом был огромен, и мы смогли перевезти сюда добрую половину мебели тетушки. Остальное продали, и опять же с большими убытками. Тетушка вложила вырученные деньги в Америке, и здесь вновь была обманута.

На деньги, вырученные от продажи виллы и тех немногих драгоценностей, что мама сумела вывезти из России, а также благодаря ее неукротимому духу, я смогла получить образование, как и девушки, принадлежащие к лучшей части римской буржуазии. Нина обладала врожденной элегантностью, и ей нравилось хорошо одеваться. У нее был культ красоты. Она возражала против готовой обуви, которая, как ей казалось, могла испортить мой внешний вид, поэтому даже ботинки у меня были сшиты по мерке. Конечно, это стоило сумасшедших денег и было непозволительной роскошью, но мама считала это абсолютно необходимым.

Мания относительно обуви передалась и мне и сохранилась по сей день. У меня целая коллекция обуви, которую я храню. Самые красивые туфли мне делал Роже Вивье, он работал у Диора в Париже. В 60-е годы мы с ним стали большими друзьями, я посылала ему образцы тканей для моих костюмов, а он делал туфли. По-моему, он гений, его туфли с оригинальными каблуками, изумительными узорами – настоящее чудо. Итальянцы не обладали такой степенью изысканности, а кроме того, не были пунктуальны в выполнении сроков заказов.

Итак, Вера Квитка начала жить вместе с нами, для меня она была как бабушка. Она была намного старше моей матери, но обладала характером более молодым что ли, более легким, менее интеллигентным и чуть-чуть фривольным. Французским языком она владела лучше, чем русским. Когда я училась в школе Сакро Куоре, она упрекала меня в том, что мое «р» скорее итальянское, чем французское, и давала мне мелкие монеты, чтобы я не ошибалась в произношении этого «р». Она была весела, избалована, привыкла к роскошной жизни. Если, например, она хотела отправиться в Париж или другое путешествие, она шла к известному римскому ювелиру Булгари и продавала ему одну из своих драгоценностей. Она спрашивала: «Сколько вы дадите мне за это ожерелье? Мне нужно поехать в Париж». У нее была целая коллекция изделий Фаберже, но под конец жизни почти ничего не осталось.