Константин Ливанов - Записки доктора (1926 – 1929) [litres]

Троицкая церковь села Александрова Пустынь Рыбинского уезда. Начало XX века

Двухклассное училище в селе Александрова Пустынь Рыбинского уезда. 80-е годы XIX века

Дача в деревне Михалёва «Ливановка». 1914

Александр Николаевич Ливанов в Ливановке

Доктор Константин Александрович Ливанов. 1912

Братья Ливановы: Герман (слева) и Вадим. 1914

Надежда Васильевна Ливанова (сидит), Мария Софроновна Герасимова, её дочь Лидия и сын Яков. 1915

Гимназистка Галина Ливанова. 1915. Фото Е. Сигсона

Константин Александрович Ливанов. 1916

Писатель и краевед Алексей Алексеевич Золотарёв

Празднование 15-летия естественно-исторического музея Рыбинского научного общества. 29 декабря 1929

Герман Ливанов, студент Горного института. 24 октября 1926 года

Константин Александрович Ливанов. 1919

Галина Ливанова. 1929

Галина Ливанова и братья Вейде: (слева направо) Всеволод, Юрий, Константин. 1929

Константин Александрович Ливанов (1874–1942)

Завтра уже сорочина, а я всё ещё не оправился от тяжелого удара, нанесенного мне смертью родного моего и горячо любимого К. А-ча, всё еще не свыкся со своей потерей, не приобрел себе душевного равновесия. Это был самый близкий мне по Рыбинску друг мой, чья беседа, чьи сердечные заметки, чей даже вид, один взгляд зачастую успокаивал меня и приводил меня к душевной ясности, которую я так ценю и которая неоднократно спасала меня на кремнистом пути нашей жизни. Да и было, несомненно, было что-то очень близкое и родственное не только в нашем общем духовном корне, в дружбе наших отцов, но и в нашей с ним общей линии развития, в общей судьбе.

Помню, на каком-то семейном Ливановском торжестве (я бывал у Ливановых в полночь и за полночь, а тем более неукоснительно разделял их семейное горе и радости) мы сидели с ним близко друг от друга, но всё же разобщенные чьею-то весьма широкою спиною. И вот во время какого-то единодушного веселья К. Ал. перегнулся ко мне, притянул меня к себе и чуть слышно с грустно-нежной улыбкой сказал мне: «А я… чувствую я себя в этой жизни странником, и это с детских лет до сего дня!» Мы горячо пожали друг другу руки, и искра любви, зажженная его словами, ожгла, воспламенила и надолго заполнила мое сердце пламенем такой же грусти, нежности и ответной любви к моему самому сердцевинному в Рыбинске другу. У меня чувство своего странничества в мире пробудилось еще в самые ранние гимназические годы, когда я впервые прочел в каком-то календаре о том, что родившиеся в месяце ноябре, под знаком Сатурна, осуждены на скитальчество в течение всей своей жизни. Я боялся этого скитальчества, я безумно любил свой родимый дом, маму свою, весь домашний наш уют и уклад, но по русской пословице: «Кто дом свой любит, тому далеко жить» – и я не однажды испытывал безумную горечь разлуки с родным городом и муки скитальчества, не раз испытывал, «как горек чужой хлеб и как тяжело всходить и спускаться по чужим лестницам».

Вот, должно быть, потому-то я и представляю себе живо-живо, как мы вдвоем идем с ним по сырым вешним перелескам в Ливановку – К. Ал-ч своею уверенною в себе, неторопкою, деревенской походкой привыкшего к ходьбе человека, а я – сутулясь и кособочась в сторону движения: два странника, навечно связавшие свою судьбу друг с другом.

Несмотря на страстное желание скорее написать именно эту свою траурную заметку, я не мог до сего дня (4 марта уже 1943 года) присесть к своему столу, до того тяжелы и непереносимы были условия моего житья-бытья за это, и для всех, не только для нас – странников! – трудное время. Но, – слава Богу! – кажется, кончилось благополучно и это мое испытание, и я снова могу – хотя уже не с такою энергией – работать и над своей «Campo santo», и над вереницей прочих неоконченных и нескончаемых моих рукописей.

А вот как приблизительно в то же самое время наших путешествий в Ливановку текла внутренняя духовная жизнь этого замечательного русского странника, как, с другой стороны, отражала в себе нашу русскую жизнь эта изумительная русская душа, можно ясно видеть по […] последовательным записям его дневника, по счастию сохранившимся у меня [106] Тетрадь с публикуемыми записками доктора К. А. Ливанова некоторое время находилась у А. А. Золотарёва, а затем он вернул её в семью Ливановых. […]

Следуя друг за другом, эти […] записи ярко свидетельствуют о том, как велик был духовный охват-диапазон, если можно так выразиться, Конст. Ал-ча. Они живо раскрывают нам и тайну его популярности в городе Рыбинске, особенно среди крестьянства и подгородных окраин, главным образом южных сельских окраин, где те же самые семена добра, ласки и участия сеял его отец, священник Александровой] Пустыни, основанной еще в XV веке и известной в летописях русского народного искусства своей трехшатровою церковью.