Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

Клейнмихеля, который мог их лишить службы, чем Государя, который ни в каком случае этого бы не сделал. Но, конечно, в другом ведомстве не было бы такой решимости сопротивляться явному желанию Государя; в Главном управлении путей сообщения этому много способствовало то, что члены Совета Главного управления поставлены в более независимое положение тем, что если они и получают служебные награды, зависящие от Высочайшего усмотрения, то так редко, что они и не ждут этих наград, тогда как в других ведомствах все ожидают наград: военнослужащие надеются попасть в генерал-адъютанты, а гражданские чины в статс-секретари; оба эти звания никогда не давались инженерам путей сообщения. Сверх того, в других ведомствах и все прочие, зависящие от Высочайшего усмотрения награды давались гораздо чаще, чем в Главном управлении путей сообщения.

Представляются следующие вопросы. Как мог Станевич решиться выдать деньги Вонлярлярскому через три дня после отъезда Мясоедова, Серебрякова и моего из Могилева, когда он вместе с нами подписал, что не только не следует денег Вонлярлярскому, но что он еще не заработал выданных ему задаточных? Каким образом Станевич, донося в начале января Совету, что он за работы, произведенные Вонлярлярским, денег ему в декабре не выдавал, позволил себе в этом донесении умолчать о выданных им с лишком 200 тыс. руб., в виде задаточных на работы 1852 г.? Как мог Станевич дозволить себе сообщить Вонлярлярскому сумму, на которую, по его исчислению, представленному в Совет, простирались претензии последнего? Почему Клейнмихель, несмотря на такие действия Станевича, продолжал относиться к нему благосклонно и даже вскоре исходатайствовал ему чин генерал-майора, с утверждением начальником VII округа путей сообщения, каковое производство показывало, что и Государь благоволил к Станевичу, что, впрочем, объяснялось хорошими к последнему отношениями Вонлярлярского. Причину всему этому я узнал гораздо позже, а именно, в конце осени 1852 г., когда Станевич, проезжая через Москву, рассказал Э. И. Шуберскому, что он в декабре 1851 г. выдал деньги Вонлярлярскому по приказанию Клейнмихеля, который, при посылке меня в Могилев, поручая мне рассмотреть жалобы Вонлярлярского беспристрастно и выдать ему деньги, если они ему будут следовать, в то же время приказал Серебрякову передать Станевичу, чтобы последний во всяком случае дал денег Вонлярлярскому под каким-нибудь предлогом. Клейнмихель думал этим приказанием достигнуть двойной цели: во-первых, доказать Государю, что представления его о неправильности жалоб Вонлярлярского справедливы, и во-вторых, дав известную сумму Вонлярлярскому, вывести его через это из безвыходного положения, в котором он находился, надеясь, что он после этого замолчит. Но Клейнмихель ошибся в своих расчетах: именно эта выдача денег и послужила Вонлярлярскому доказательством перед Государем, что Совет Главного управления путей сообщения, а за ним и Клейнмихель, обманывают Государя.

Занявшись рассказом моей служебной деятельности за последние два года, я ничего не упомянул о моей частной жизни в это время. Но в ней не произошло ничего, достойного замечания. Я посещал прежних моих знакомых, а всего чаще Клейнмихеля, [ Александра Сергеевича ] Комарова и Анрепа; каждую неделю по вторникам вечером собирались у меня; мои вечера, на которых не было карточной игры, были очень оживлены и по малости моей квартиры многолюдны. Непременными гостями были А. И. [ Александр Иванович ] Баландин, A. С. Комаров и И. Н. [ Иван Николаевич ] Колесов. Оба последние были самохвалы. Комаров был нахальный лгун, а Колесов наивен; ему казалось, что он делает все лучше всех, что все ему принадлежащее так хорошо, что уже подобного нельзя более достать. Баландин очень любил трунить над ними; биллиардная игра подавала много к этому поводов. Во время своего пребывания в Петербурге, барон Фиркс (Schе do-Ferroti), бывший в это время уже членом Рижской таможни, также посещал мои вечера. Позже этого он уже не бывал у меня по причинам, объясненным мною выше.

Я выше упомянул, что князь П. Н. Максутов, приезжавший со мною в Петербург в 1848 г., не успел получить ожидаемых им денег; обстоятельства заставили его переехать в пензенскую деревню, где он от разных дурно исполняемых нововведений еще более разорился. Прекрасная жена его, большой друг моей жены, Розалия Ипполитовна [ Лан, Максутова ] (ныне жена генерал-адъютанта Посьета) в зиму 1851/52 г. приезжала в Москву повидаться со своими родителями. Пользуясь этим, она решилась, с целью повидаться с моей женой, приехать в Петербург, где остановилась у нас и, конечно, своим приездом принесла и жене и мне большое удовольствие.

Мы жили в это время на углу Знаменской и Итальянской в доме, принадлежавшем Платону Демьяновичу Илличевскому {460}, бывшему в это время товарищем министра юстиции. По возвращении моем из Смоленска, он дал мне знать, что не оставляет более за мною квартиры в его доме. Я знал его давно, как воспитанника 2-го лицейского выпуска, а еще более был знаком с братом его Алексеем [ Демьяновичем Илличевским ], поэтом и товарищем по Лицею Пушкина и двоюродного брата моего Дельвига, у которого он часто бывал. Я надеялся, вследствие этих отношений, уговорить Илличевского дозволить мне хотя несколько месяцев остаться в его доме, пока откроются в середине лета свободные квартиры в городе. Но он мне отказал, рассчитывая сам осенью поселиться на моей квартире, для чего находил необходимым немедля приступить к ее переделке. Я переехал в 1-ю роту Семеновского полка, что теперь Рузовская улица, почти против церкви лейб-гвардии егерского полка, в дом бывший Эрберган, в котором нанял очень тесное помещение за 700 руб. в год.

Я неоднократно упоминал, что гражданская строительная часть была в это время в ведомстве путей сообщения, которое в столицах имело своими органами местные правления путей сообщения, так что всеми постройками и ремонтом их, производимыми на счет городских сумм, заведовали правления, не подчиненные столичным генерал-губернаторам. На этом основании московские бульвары были в заведывании правления IV (Московского) округа путей сообщения. Московский генерал-губернатор, граф Арсений Андреевич Закревский, находя, что {один из означенных бульваров, под названием} Трубного, служит притоном всякого рода мошенникам и самым грязным проституткам, а по способу его посадки, полиции затруднительно иметь за ними должное наблюдение, и, полагая, что площадь, занимаемая бульваром, могла бы превратиться в торговую, в которой окружающее население нуждается, назначил этот бульвар к уничтожению. Правление IV округа путей сообщения воспротивилось этому распоряжению, полагая, что оно может быть приведено в исполнение только с разрешения главноуправляющего путями сообщения, и находило с своей стороны, что бульвары служат к улучшению воздуха, а на площади, в случае срубки Трубного бульвара, нельзя допустить езды, так как он устроен на ветхом кирпичном своде, покрывающем р. Неглинную, который от езды по нем может провалиться. Клейнмихель в мае месяце приказал мне отправиться в Москву для расследования этого дела, но уже не предстояло ничего к расследованию; бульвар был уже срублен, а площадь над ветхим сводом обставлена с обеих сторон надолбами, так что по ней возможен был только проход пеших, а не проезд экипажей. Одним словом, не было повода к посылке меня для исполнения означенного поручения. Но умысел другой тут был. Не знаю, сам ли Клейнмихель находил полезным меня держать в отдалении, по случаю гнева Государя против меня за дело Вонлярлярского, или этого желали тогдашние приближенные Клейнмихеля, Мицкевич и [ Аполлон Алексеевич ] Серебряков, но как бы то ни было, целью моей поездки в Москву было предположение назначить меня, на место умершего Максимова, начальником Московских водопроводов, если Закревский, познакомясь со мною, пожелает этого назначения. По приезде моем в Москву все мои знакомые уверяли, что я не вернусь более в Петербург, а буду немедля назначен начальником Московских водопроводов.