Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

– Значит, у вас в Совете есть изменники.

Оказалось, что Государь, получив исчисление Совета по претензиям Вонлярлярского, показал его последнему, который, не принимая в соображение пословицы: «даровому коню в зубы не смотрят», предъявил Государю исчисление, простиравшееся до 900 слишком тысяч рублей с копейками, одним словом, ту сумму, которую первоначально исчислил Станевич. Языков заметил Клейнмихелю, что последнюю сумму знал твердо только Станевич; члены же Совета едва успели на нее обратить внимание, а потому передать ее Вонлярлярскому мог только Станевич; это замечание Языкова осталось без последствий.

Вместе с повелением о выдаче означенных денег, Государь прислал к Клейнмихелю Наследника, в день рождения Его Высочества, 17 апреля, для выражения сожаления, что он так долго не видит Клейнмихеля, и письмо, в котором называл его старым другом и взваливал причину размолвки между ними на подчиненных Клейнмихеля, опутавших его своими неправильными докладами. К письму была приложена записка для прочтения в совете Главного управления; вместе с тем Государь приказал оконченному по претензиям Вонлярлярского делу не давать более никаких последствий; {содержание означенной записки будет мною приведено ниже}. Клейнмихель рассказал все это Языкову и хвастался, что члены Совета и приглашенные в него лица по делу Вонлярлярского обязаны только Клейнмихелю тем, что отделались выговором, изложенным в означенной записке, а не подверглись более строгому взысканию. Из этого можно судить о нахальстве Клейнмихеля, бывшего главной причиной всей путаницы в этом деле. {Это мне напоминает другую личность, которую я подробно описал во II главе «Моих воспоминаний», П. Ф. Четверикова.} Претензии Вонлярлярского по устройству шоссе относились наиболее к тому времени, когда начальником Могилевского округа путей сообщения был Четвериков, переведенный впоследствии в Киев, а потому он неоднократно вызывался в Совет для объяснений при разборе претензий Вонлярлярского; но так как Четвериков никогда не торопился исполнением приказаний начальства, то он приехал в Петербург четыре месяца спустя после того, что он был требован, и когда дело Вонлярлярского было совершенно окончено. Встретясь со мною в Петербурге, он сказал мне:

– Видите, как хорошо, что я не приехал сейчас, как меня требовали, а то бы получил неприятный Высочайший выговор, какой получили все члены Совета и лица, приглашенные в него по делу Вонлярлярского.

Между тем, все дело могло возникнуть только от путаницы, с которой оно велось в бытность Четверикова начальником Могилевского округа путей сообщения.

На другой день по получении Клейнмихелем от Государя вышеупомянутой записки, она была прочтена в совете Главного управления путей сообщения, и в тот же день Государь посылал спросить Клейнмихеля, прочтена ли означенная записка в совете. Клейнмихель отвечал, что записка прочтена в общем присутствии Совета, в котором отсутствовали член Совета генерал-майор Эспехо {459}, по болезни, и приглашенные в Совет лица, полковники Серебряков и барон Дельвиг, находящиеся в командировке. Серебряков в это время провожал по шоссе Императрицу, ехавшую за границу. Государь на донесение Клейнмихеля написал резолюцию:

По выздоровлении Эспехо и по возвращении из командировок Серебрякова и Дельвига вышеупомянутую записку прочесть снова в присутствии Совета и лиц, приглашенных в него по делу Вонлярлярского.

Вскоре по возвращении моем в Петербург, курьер Совета Главного управления путей сообщения привез мне конверт; так как конверты из Совета большей частью заключали в себе повестки о прибытии в совет, а кучер мой, по отдаленности помещения Совета в бывшем тогда казенном доме у Аларчина моста, не любил этих поездок, то и спросил курьера, заключается ли в конверте повестка о приезде в Совет и когда именно. Курьер отвечал, что зовут на следующий понедельник для того, чтобы мне объявить выговор. Этот ответ очень возмутил моего кучера, который отвечал, что барину не за что объявлять выговоров, и немедля, сильно расстроенный, передал мне весь этот разговор. Надо сказать, что были приняты особые меры, чтобы этот выговор не сделался известным, и оба раза перед его объявлением в Совете было напоминаемо его членам и лицам, приглашенным в Совет по делу Вонлярлярского, что о сделании выговора не должно быть известно за стенами залы Совета. Когда собрались в Совете все лица, уже <���раз> слышавшие присланную Государем записку по делу Вонлярлярского, а также Эспехо, Серебряков и я, – председательствующий в Совете, Дестрем, приказал правителю дел Совета прочитать упомянутую записку, изложенную весьма резко. Очень сожалею, что я не снял с нее копии и потому не могу привести ее буквально. Смысл же ее состоял в том, что Государю было крайне неприятно, что Совет Главного управления путей сообщения при рассмотрении дела Вонлярлярского со злым умыслом не только не обращал внимания на заключавшиеся в делах Главного управления документы, которые служили к подтверждению правильности претензий Вонлярлярского, но перетолковывал многие из них ко вреду последнего и с этой целью даже выставил такие обстоятельства, которые в означенных делах вовсе не заключаются; за это Государь делает выговор всем членам Совета и лицам, приглашенным в оный по делу Вонлярлярского.

Во время чтения этой записки слушавшие ее во второй раз Герстфельд, Языков и Мясоедов сильно изменялись в лице, выражавшем у двух последних крайнее уныние, а Дестрем, видимо, был сильно раздражен; все другие, и в том числе я, выслушали ее с полным хладнокро вием. Как младший по чину, я сидел против Дестрема на противоположной стороне стола; по окончании чтения, он, пройдя мимо разделявшего нас длинного стола, подошел ко мне и своим громким голосом сказал:

{C’est agir en Sultan. S’il y a un mot de vrai dans ce mémoire, qui on vient de nous lire, il fallait ne pas nous donner un vygovor, mais nous faire pendre. C’est ainsi qu’on récompense les services d’un serviteur dévoué, qui a quitté sa patrie pour servir la Russie comme les plus fi dèle de ses enfants. Vous savez que je suis Russe de cœur et d’âme, aussi bon Russe que vous [88].

Далее он сказал}, что удивляется, как люди нового поколения умеют хладнокровно относиться к подобным обидам, и спросил меня, чему я это приписываю. Я отвечал, что принимаю то, что было нам прочитано, с бóльшим, чем он хладнокровием, вероятно, потому, что и служба моя не так долговременна, и заслуги, мною оказанные, не так важны.

Окончив длинный мой рассказ о деле по претензиям Вонлярлярского, я нахожу нелишним сказать, что постоянно грозное отношение Государя к Совету Главного управления путей сообщения в означенном деле оправдывается тем, что Государь был убежден в том, что в конце декабря 1851 г. было выдано Вонлярлярскому более 200 тыс. руб., а Совет постоянно утверждал противное, тогда как означенные деньги были действительно выданы. Я объяснил выше, как Совет был введен в ошибку, но Государю достаточно было, что Совет лгал в такой простой вещи, в которой легко было убедиться, чтобы полагать, что и во всех своих длинных суждениях по претензиям Вонлярлярского он также лжет, тем более, что для убеждения в правильности этих суждений надо было иметь познания и по судебной, и по технической частям, {которых ГОсударь не имел}. Как бы то ни было, это было первое сопротивление, испытанное Государем, сопротивление от Клейнмихеля, всегда беспрекословно исполнявшего его приказания; {оно должно было бы указать ему, что даже в стране, в которой все и вся зависит от него, находятся лица, не исполняющие его желаний, и, следовательно, тем более такие лица найдутся в Европе. Рассуждай он таком образом, Россия избежала бы начавшейся в следующем году столь несчастной для нее восточной войны}. Сопротивление, постоянно оказываемое Советом Главного управления путей сообщения желаниям Государя, объясняется частью тем, что Совету не были известны подлинные слова замечаний, сделанных Государем на журналах Совета, который, следовательно, не знал степени его гнева, также тем, что многие из его членов более боялись