Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

Митрополит сказал тогда:

– Всякое даяние благо.

Все игуменьи, после нескольких лет нахождения в этом сане, обыкновенно получают наперсные кресты, но моя тетка, пробыв в Бородинском монастыре с 1852 по 1871 г., не была ничем награждена, что доказывало явное к ней нерасположение митрополита, или, по крайней мере, его приближенных. Монахини же, оставшиеся в монастыре, во дворе которого она развела сад и цветники, и который она содержала с изяществом и в чрезвычайной чистоте, свыклись с ее строгими требованиями и были ею довольны. Зная хорошо музыку и прекрасно читая, она довела пение на клиросах и чтение во время Божественной службы до совершенства. Потеряв жившую с нею мать, княгиню А. И. [ Анну Ивановну ] Урусову {479}, она думала окончить жизнь свою в Бородинском монастыре, но в 1871 г., совершенно неожиданно, была переведена игуменьею в Московский Вознесенский монастырь {480}. Это, конечно, было повышение, так как Вознесенский монастырь считается едва ли не первым между женскими монастырями, но она, не желая этой перемены, просила оставить ее на месте, в чем, однако, ей было отказано.

Испытав все трудности, сопряженные с постановкой женского монастыря в надлежащий порядок, игуменья Сергия, по болезненному своему положению, не вводила уже в Вознесенском монастыре тех строгостей, которым подчинила монахинь прежде управляемого ею монастыря, а ограничилась уничтожением в нем грязи и доведением его до замечательной чистоты, а также введением отличного пения и чтения во время Божественной службы. Монахини Вознесенского монастыря были ею довольны, но так как в монастырях всегда бездна интриг, то, благодаря им, ее и здесь продолжали преследовать и в особенности викарный Московской митрополии, Алексей н, – имевший большое значение при новом митрополите Иннокентии {481}, что тем удивительнее, что Алексей был человек весьма умный. Про мою тетку распускали нелепый слух, что она пьянствует. Мне казалось, однако, что она сама была в некоторой степени причиной нерасположения к ней епархиального начальства. В Москве семь женских монастырей; игуменьи прочих московских монастырей, по ее назначении в Вознесенский монастырь, были у нее, не ожидая ее приезда к ним; она, не желая с ними знакомиться и ссылаясь на слабость здоровья, послала к ним свою казначейшу с просфорами; они же выдумали, что она не по болезни, а по охоте к вину не выезжает, и, конечно, наговорили на нее преосвященному Алексею, который, вероятно, между ними имел таких, которым привык доверять. Сверх того, он привык к низким поклонам и лести, расточаемым перед ним прочими игуменьями, а отношениями к нему игуменьи Сергии мог быть недоволен; конечно, ему передавали и ее неудовольствие против него, которое она при всех заявляла не со смирением, а довольно резко.

Вообще, как женщина умная, образованная и самостоятельная, она не походила на других монахинь. Кажется, в последнее время преследования прекратились, и жизнь ее сделалась покойнее. Она с 1862 г. довольно часто переписывалась с моей женой; прежде они были мало знакомы, но посредством переписки познакомились и полюбили друг друга; меня же она всегда очень любила, как фаворита ее покойного мужа.

В ноябре и декабре 1852 г., которые я провел в Петербурге, я жил у И. Н. Колесова на Бассейной улице в доме Киреева {482}и бывал в тех же домах, которые посещал в последние четыре года моей жизни в Петербурге, а всего чаще бывал у Клейнмихеля, Баландина, Комарова и Анрепа. В декабре я услыхал от последнего, что по возникшим вопросам о перестройках в Иерусалимском храме Государь посылает адмирала князя A. С. Меншикова в Константинополь, что об этом посольстве велено не разглашать и что, когда один из приближенных Государя сказал, что это посольство не есть ли преддверие войны, Государь ему отвечал, что он решительно не хочет войны, а кто думает иначе, то ему недруг и не может оставаться приближенным. Анреп просил меня не говорить об этом никому, так как он, конечно, желает оставаться генерал-адъютантом и полагает, что если Государь не желает войны, то и не будет.

Светлейший князь Александр Сергеевич Меншиков

Лит. с фотографии К. А. Бергнера // Портретная галерея русских деятелей. 1854–1865 / А. Э. Мюнстер. Т. 1: 100 портретов. СПб., 1865. Л. 53

Меншиков по дороге в Константинополь проехал через Москву в то время, когда я уже вернулся в этот город; я его видел у Закревского, с которым он до сего времени был не в ладах. Причину их неприязни рассказывали мне следующим образом. По возвращении Закревского в 1830 г. в Петербург из внутренних губерний России, – которые он объезжал, как министр внутренних дел, по случаю посетившей их холеры, – Государь был им недоволен, и Закревский решился просить об увольнении, но предварительно посоветовался со своим другом Меншиковым: просить ли только об увольнении от должности министра или вовсе от службы, т. е. и от звания финляндского генерал-губернатора, по которому Закревский получал значительное содержание. Меншиков насоветовал ему выказать вполне свое неудовольствие подачей просьбы о полной отставке, уверяя, что Закревский произведет этим эффект. По получении этой просьбы Закревского, он был уволен в чистую отставку, а Меншиков назначен на его место финляндским генерал-губернатором с оставлением в прежних должностях. Меншиков был очень богат, занимал место высшее, чем место финляндского генерал-губернатора, а все же надул Закревского {483}.

В декабре коммерческий агент железной дороги между двумя столицами Харичков нашел нужным иметь в Москве помощника, и на это место поступил к нему инженер путей сообщения полковник Полонский, {о котором я упоминал в III главе «Моих воспоминаний»}. Полонский был в это время вице-директором Департамента искусственных дел Главного управления путей сообщения и для поступления к Харичкову вышел в отставку генерал-майором. Это был первый случай, чтобы лица довольно высокопоставленные на государственной службе меняли ее на частную. Все тогда удивились этому, но Полонский, обремененный большим семейством, предпочел хорошее содержание в частной службе; по окончании же 12-летнего срока агентства Харичкова, он снова поступил в ведомство путей сообщения прежним чином полковника. Клейнмихель, слыша от Я. И. [ Якова Ивановича ] Ростовцева постоянные похвалы правителю дел учебного комитета, полковнику А. И. Баландину, и видя хорошо составленные и аккуратно переписанные журналы этого комитета, вздумал назначить Баландина вице-директором упомянутого департамента, для чего и послал к нему курьера с приказанием явиться вечером. Баландин уверял курьера, что это ошибка, что Клейнмихель не мог прислать за ним, а верно прислал за Таубе, с которым Баландин жил в это время. Курьер настаивал на своем, и Баландин, никогда не надевавший мундира, принужден был в него облечься. По входе Баландина в кабинет Клейнмихеля, последний ему сказал, что он назначает его вице-директором Департамента искусственных дел. Баландин отвечал, что чувствует себя неспособным к этой должности. Клейнмихель возразил, что это пустяки, что он знает, что Баландин хорошо владеет пером, чему служат доказательством журналы учебного комитета. На ответ Баландина, что эти журналы он составляет сам, а что он никогда не имел ни одного подчиненного, и потому не сумеет заставить работать чиновников и писцов департамента, Клейнмихель сказал, что он выучит Баландина быть начальником и требовать должного от подчиненных, и что толковать об этом нечего, так как его воля, чтобы Баландин был вицедиректором, и он будет назначен на другой же день. Баландин с отчаяния не знал, что делать; его целью было дослужиться в звании профессора Института инженеров путей сообщения до полной пенсии, которая давалась служащим по учебной части после 25-летней службы, тогда как в других родах службы до полной пенсии следовало служить 35 лет, не говоря уже о могущих возникнуть неудовольствиях, которые заставят ее оставить прежде этого срока. Баландин бросился к Я. И. Ростовцеву в надежде найти в нем защитника, но он был у Наследника. Баландин прождал его до часу ночи; Ростовцев обещался утром быть у Клейнмихеля и упросить его не назначать Баландина вице-директором, что и исполнил, застав Клейнмихеля перед самым его отъездом к Государю. Хотя Клейнмихель отказал в просьбе Ростовцеву, но тем не менее, вернувшись от Государя, не сдавал в канцелярию заготовленного доклада о назначении Баландина вице-директором, о чем более не было и речи; но в продолжение остального времени управления Клейнмихеля путями сообщения Баландин не получал более никакой награды.