Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

Бель служил посредником между мною и Блеком; он написал договор на поставку машин по-английски и перевел его на русский язык.

В этот приезд в Лондон я снова осмотрел его достопримечательности и почти каждый день получал приглашения к обеду то в дома, то в клубы, так что не успел даже побывать у всех меня приглашавших. Между прочим, я был приглашен к обеду {вышеупомянутым} Блеком. Считая его за механика-конторщика дома «Джемса Уатта и К о», я в первую мою к нему поездку долго раздумывал, в чем к нему ехать, в сюртуке или во фраке; надел фрак при черном галстуке и поехал в прежалком кебе (извозчичья коляска). Подъехав к крыльцу дома Блека, я был встречен лакеем в золотой ливрее, который провел меня в комнату второго этажа. В ней я нашел очень красивую женщину, лет за тридцать, которая мне сказала по-французски, что муж ее будет через пять минут (в это время было семь часов без пяти минут). Блек, изящно одетый и в белом галстуке, взошел в комнату, когда было семь часов. Вскоре его жена подала мне руку, а он подал свою старой даме, которая оказалась его тещей, и мы по довольно узкой лестнице спустились в столовую, помещавшуюся в нижнем этаже. Обе дамы были в платьях декольте и с короткими рукавами. Комната, в которой меня приняли, была убрана богато и со вкусом. Кушанья и вино, поданные за обедом, были очень хорошие; я не буду описывать английского обеда, так как он всем известен; скажу только, что для русского обед без супа не в обед, и что хотя прислуги было много, но блюда ставились ею на стол, и хозяйка сама раздавала кушанья. После обеда хозяин и я отвели дам в комнату, из которой их привели к столу, и вскоре отправились в его кабинет, где просидели довольно долго, причем пили рюмками крепкие вина. Впоследствии, когда я опять обедал у Блека, было несколько приглашенных, и мы после обеда сидели долго не в его кабинете, а в столовой, попивая во время разговоров крепкое вино.

Это повторялось за всеми обедами, к которым я был приглашен в Лондоне. Разговоры большей частью касались России; англичане весьма высоко ставили мужественную защиту Севастополя, некоторые же из них не могли понять готовящейся в России реформы по освобождению крестьян от крепостной зависимости; они признавали, что за это освобождение помещики должны получить вознаграждение подобно тому, как получили его рабовладельцы в английских колониях; надел же земли крестьянам они признавали мерой несправедливой и вредной по своим последствиям.

Из обедов, на которые я был приглашаем, особенно был замечателен обед, данный старым Беренсом в трактире «Трафальгар» в Гринвиче, в котором ежегодно в конце парламентской сессии бывает министерский обед. Было подано между прочим 22 блюда разных рыб; на последнем из этих блюд подана была рыба-дьявол, пересыщенная кайенским перцем, которого было излишество и в супе из черепахи. К обеду было много приглашенных, и в том числе молодой Беренс со своей красивой женой. Последний, по выходе нашем после обеда на улицу, подозвал кеб, в который я хотел посадить его жену, но он мне объяснил, что подозвал кеб для меня, так как я не говорю по-английски, а что он поедет с женою в омнибусе, который проезжает мимо его квартиры. Это меня очень удивило; у нас нельзя себе представить, чтобы богатый негоциант, которого отец тратит на один обед сотни рублей, не имел не только собственного экипажа, но даже наемной кареты, а разъезжал с молодой женою в омнибусах, которые, сверх того, по моему мнению, и не совсем удобны.

Блек ездил со мною в Бирмингем, а оттуда в Coгo для осмотра заведения «Джемса Уатта и К о», а Е. И. Попов в хрустальный дворец и в Оксфорд для осмотра знаменитого университета. В поездку с Поповым я видел, какое высокое значение он приобрел между английскими учеными духовными лицами, и между прочими у профессора университета Стенлея {626}, с которым я познакомился в 1856 г. в Москве, откуда ездил с ним осматривать Новый Иерусалим {627}, который был особенно любопытен Стенлею, незадолго перед тем посетившему и описавшему настоящий Иерусалим. В поездке нашей в Новый Иерусалим участвовали князь С. Н. [ Сергей Николаевич ] Урусов, бывший впоследствии обер-прокурором Святейшего Синода и председателем Департамента законов Государственного Совета, и известный писатель Андрей Николаевич Муравьев, также описавший свою поездку в Иерусалим. Во время нашего пребывания в Новом Иерусалиме архимандрит и монашествующие низко кланялись Муравьеву, который позволял себе, опираясь на расположение к нему Московского митрополита Филарета, делать разные замечания архимандриту. На Урусова же никто не обращал внимания, не предвидя, что он вскоре займет должность синодального обер-прокурора.

В Лондоне я часто посещал эмигранта Александра Ивановича Герцена, известного в литературе под псевдонимом Искандера. Он издавал в это время еженедельную газету «Колокол», в которой клеймил вкоренившиеся в России беспорядки и злоупотребления, а равно и лица, часто высокопоставленные, участвовавшие в этих злоупотреблениях. Цензура в России была тогда очень строга; журналы и газеты хотя и заговорили свободнее с 1856 г., но все еще находились под ее гнетом, и потому экземпляры «Колокола», строго запрещенного в России, доставались с большим трудом и нравились очень многим, чему способствовали несомненные дарования Герцена и любовь его к России, явно проглядывавшая в его ядовитых рассказах и насмешках.

Герцен принял меня очень радушно, рассказывал вкратце гонения, которые он потерпел от русского правительства, сожалел о том, что русские, столь храбрые в военное время, потеряли под постоянным гнетом чувство гражданского мужества, что все правительственные лица жестоко его преследовали за проступки, не имевшие значения; он вспомнил только две личности, которые составляли исключения, а именно, бывшего московского коменданта генерала Сталя {628}и вятского жандармского штаб-офицера [ Александра Гавриловича ] Замятнина. Последний не только не преследовал его, но даже оказал ему разные услуги, несмотря на то, что вследствие присланного им к Герцену письма моей тещи Е. Г. Левашовой, явно бывшего распечатанным, Герцен обходился с ним дурно и дурно о нем отзывался. {История этого письма подробно рассказана мною в IV главе «Моих воспоминаний».} Герцен, говоря мне это, и не подозревал, что Замятнин женат на моей родной тетке. Во всем, что Герцен говорил о России, {видна} была сильная к ней любовь. Сколько раз повторял он мне с грустью о том, что неужели он, или, по крайней мере, его сын {629}не увидят России, и спрашивал моего мнения о том, не написать ли ему просьбы о дозволении сыну его вернуться в Россию, и какова в ней будет участь последнего.