Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

– Я еврейка.

Конечно, я ее успокоил, повторив, что мне дела нет до веры, которую она исповедует. Вот до какой степени было сильно в то время в Венгрии недоброжелательство между христианами и евреями.

Вообще образование в Венгрии стояло тогда на очень низкой степени, на каковой находилось и все наружное устройство. Города, через которые мы проходили, были выстроены беспорядочно, мостовых на улицах было мало, освещение дурное. В Венгрии не было ни железных дорог, ни шоссе; только дома магнатов в некоторых селениях были хорошо выстроены и меблированы, и к ним прилегали обширные парки и сады. Много земли лежало необработанной, и вообще все вместе напоминало мне родину. Движение войск в Венгрии много затруднялось тем, что почти каждый город, местечко и селение имеют три названия: мадьярское, немецкое и славянское, часто нисколько между собой не схожие.

Наш поход в Венгрию, столь непопулярный в России и столь, по-видимому, успешно оконченный, имел, по моему мнению, самые невыгодные последствия для России. Венгерцы нас возненавидели; славянские племена, обманутые в своей надежде на нашу защиту пред угнетающим их австрийским правительством, стали к нам равнодушнее; австрийцы были недовольны тем, что должны были пользоваться пособием России, и вскоре выказали свою неблагодарность; вся Европа, завидуя русскому могуществу, пожелала потрясти его, чему через четыре года представился случай в войне между Россией с одной стороны и Турцией с ее тремя союзниками: Францией, Англией и Италией, с другой. Конечно, о том, что русский солдат был дурно накормлен и одет, и еще хуже вооружен, что русская армия не имела хороших генералов, было и без венгерской войны известно Европе, но она в продолжение этой войны вполне убедилась во всем вышесказанном; не будь ее, французское и английское правительства, может быть, не решились бы допустить Турцию до объявления нам войны в 1853 г., столь несчастливо для нас окончившейся.

Со сдачею Гёргея, война кончилась, а затем по «Положению об армии в военное время» упразднялась и должность инспектора военных сообщений. Жизнь моя в главной квартире, за исключением возможности видеться с Гёргеем, также собиравшимся в путь, была очень скучна. Высокомерие офицеров [75]Генерального штаба не дозволяло мне сообщаться с ними; состоявшие при главной квартире армии генералы свиты Его ВЕличества и флигель-адъютанты, в обществе которых я проводил бóльшую часть времени, уехали в Варшаву, и я оставался одиноким. Дерзкое со всеми обращение фельдмаршала, недоступность и холодность Горчакова и бесконечные интриги чинов в многочисленной главной квартире до того мне опротивели, что я считал себя как в аду, из которого надо было вырваться как можно скорее. Служба при Клейнмихеле, конечно, была не совсем приятная, и около него было немало интриг, но все же она казалась мне несравненно предпочтительнее. Сверх того, мне хотелось поскорее увидеть мою жену, с которою был разлучен с самого начала 1849 г. Вследствие этого я 11 августа просил Горчакова о дозволении ехать в Петербург, так как мои обязанности при армии кончились. Он мне отвечал: «Вы едете, ну прощайте», и более ни слова. Фельдмаршал при прощании спросил меня, какую награду получил я за участие в кампании, и после моего ответа, что я ничего не получил, приказал мне сходить к начальнику наградного отделения генерал-майору Ушакову ни передать ему приказание о представлении меня к награде, что мною и было немедля исполнено. Вместе с тем фельдмаршал сказал, что он мне дает поручение осмотреть по тракту от Гросс-Вардена через Токай до Змигорода военную дорогу и почтовые станции, и чтобы я к нему пришел через день. Граф Опперман {394}, единственный из адъютантов фельдмаршала, с которым я сошелся, человек очень хороший и вовсе непохожий на своего старшего брата, {о котором я упоминал в IV главе «Моих воспоминаний»}, советовал мне хорошенько поклониться Ушакову, чтобы получить надлежащую награду, например чин, а что иначе дадут мне самую ничтожную. В главной квартире даже говорили, что получение наград не обходится без денежных подарков. Конечно, я не намерен был давать деньги для получения наград и не пошел, несмотря на настояния Оппермана, кланяться Ушакову. В день моего отъезда я был у фельдмаршала согласно его приказанию, и он снова спросил меня о том, чем я награжден, и когда я ему доложил, что я его милостивое приказание по этому предмету передал генерал-майору Ушакову, то он мне сказал, что сам ему подтвердит об этом, что немедля исполнил, подозвав к себе бывшего в той же комнате Ушакова. Читатель, конечно, заметит разницу в прощании со мною Паскевича и Горчакова, {тогда как} от первого я имел всего одно поручение, а от последнего очень много, и эти поручения были мною исполнены совершенно удовлетворительно.

По возвращении моем в Петербург, Клейнмихель неоднократно меня спрашивал, к чему я представлен за кампанию, на что я отзывался незнанием. Видно было, что ему хотелось, чтобы я был представлен к следующему чину с тем, чтобы я перегнал в чинах состоявшего при Клейнмихеле подполковника [ Аполлона Алексеевича ] Серебрякова, который двумя годами ранее меня вышел из Института инженеров путей сообщения и потому при производстве в подполковники в 1846 г. стоял по списку выше меня. Конечно, Клейнмихелю ничего не стоило бы дать мне при первом производстве чин полковника, обойдя Серебрякова, но он считал это неудобным, потому что последний, хотя и не был им любим в то время, все же был к нему самым близким лицом. Наконец в декабре 1849 г. я получил за отлично-усердную и ревностную службу в бытность инспектором военных сообщений действующей армии во время похода в Венгрии корону на орден Св. Анны 2-й степени. Клейнмихель был этим недоволен, частью по выше приведенной причине, а частью и потому, что так мало наградили посланного им в армию, состоявшего при нем штаб-офицера. Сверх этой награды я получил серебряную медаль за участие в этой войне для ношения в петлице и большую медаль, выбитую по случаю венгерской войны. На ней изображен бой между гидрой (революцией) и двуглавым орлом (Австрией), защищаемым другим двуглавым орлом (Россией), и вырезаны слова: «Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог». Медаль эта вообще, по моему мнению, неудачная. Не знаю, почему ее сочинение не было поручено графу Федору Петровичу Толстому {395}, который в то время лепил модели медалей, выбиваемых на торжественные случаи. Большая часть русских штаб– и обер-офицеров, состоявших при штабе армии, получили австрийский орден Железной короны, первые на шею, а последние в петлицу, некоторые же орден Леопольда или другие ордена. В Петербурге я получил требование штаба действующей армии о высылке моего формулярного списка для отсылки к австрийскому правительству при представлении меня к австрийскому ордену. Жена моя, как и большая часть русского общества, недовольная тем, что войска наши ходили помогать австрийцам, и, почитая унизительным носить австрийский орден, настояла на том, чтобы я, несмотря на повторения означенного требования, не высылал своего формулярного списка, вследствие чего я за венгерскую кампанию никакой награды от австрийского правительства не получил. Впоследствии, заведывая железными дорогами, я старался отделываться от получения иностранных орденов, в чем и успел; {об этом я расскажу в своем месте}.