Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

Но самое горькое чувство должен был испытывать Гёргей оттого, что участь только его одного была решена; участь же его боевых товарищей была покрыта неизвестностью, но можно было отгадывать ее по тому обращению, которому подвергались бывшие генералы венгерской армии при передаче их австрийским властям. Эти генералы после капитуляции находились под наблюдением генерал-адъютанта Анрепа, который с ними обходился самым вежливым образом и у которого они почти ежедневно обедали. После одного из этих обедов явились австрийские власти с приказанием передать им означенных пленников, на которых не только немедля надели кандалы, но и обращались с ними самым грубым образом. Все они, по уходе нашей армии, были казнены смертью {391}. Легко себе представить мучение Гёргея, когда он узнал об этих казнях.

В числе казненных был один генерал, с которым я познакомился следующим образом. Вскоре по вступлении нашем в Гросс-Варден я с майором князем Лобановым для развлечения поехал верст за восемь в Феликсбад, где за столом познакомились с жившим на этих водах венгерцем замечательной наружности. Он нас познакомил со своей красивой женою лет 20, которая держала на руках малолетнего ребенка, и рассказал, что он служил майором в венгерских войсках до революции, а во время действия этих войск против австрийцев командовал бригадой, был ранен прежде, чем русское войско взошло в Венгрию, и с тех пор лечится в Феликсбаде, так что он не воевал против русских и не был под начальством Гёргея. Лобанову и мне весьма понравились и муж, и жена, но мы очень удивлялись тому, что столь образованный человек, кончивший курс наук в университете, так мало знает о политическом положении европейских государств, в чем нам пришлось впоследствии еще более убедиться.

Я уже говорил, что в июле треть войска Гёргея разбрелась по Венгрии, из других венгерских отрядов разбрелось также множество. Большая часть оставивших свои знамена не имели ни крова, ни пищи. Из них образовались небольшие шайки, грабившие мирных жителей. Чтобы положить этому конец, фельдмаршал велел объявить, чтобы все принадлежавшие к мятежным венгерским войскам являлись к русским начальствам, от которых, если они заявят о своей нужде, будут получать ежедневно известное число гульденов или крейцеров, смотря по их чину, для своего прокормления. Мой знакомый генерал, живший в Феликсбаде, почел обязанностью заявить нашему штабу о принадлежности его к мятежническим войскам, о месте настоящего своего жительства и о том, что он ни в чем не нуждается. В штабе предвидели, что этот генерал подвергал себя жестокой опасности, и потому, узнав, что Лобанов и я познакомились с ним, придумали нам поручить съездить в Феликсбад и объяснить ему цель отданного фельдмаршалом вышеупомянутого приказания и то положение, в которое он себя ставит по своей воле, а вместе с тем посоветовать ему, пользуясь присутствием русских войск в большей части Венгрии, уехать в такое место, где он был бы вне влияния австрийских властей. Мы передали это, как будто от себя, нашему новому знакомому, но вместо благодарности выслушали от него весьма неприятную рацею. Он удивлялся, что русские офицеры могут давать ему советы, не сообразные с повелением их фельдмаршала, и решительно не хотел ими пользоваться, несмотря на то, что мы намекнули, что действуем по приказанию старших. Видя, что мы опечалены его решением, он вздумал нас утешить следующим рассказом о том, что ожидающая его участь не может быть дурной. Он говорил, что Император Николай, который один мог покорить Венгрию, явится в Пест на сейм {392}, где все венгерцы, всегда монархисты в душе, в лице своих представителей, падут на колени перед великим Монархом и объяснят ему в подробности, как венгерское войско, преданное своему королю, вышло для защиты его против непослушных его воле, и как вдруг изменническим образом австрийские войс ка, предводимые австрийским эрцгерцогом, оказались на стороне их противников. Он говорил подробно, и я только в сжатом виде привожу его слова, которые он заключил полной уверенностью, что столь умный, благородный и сильный Монарх, как Император Николай, не может не понять, на чьей стороне справедливость и, приняв их сторону, выбросит (wird ausschmeissen) всех тех, которые посоветовали австрийскому правительству его бесчестные поступки, и возвратит Венгрии те привилегии, на которые она имеет полное право. Повторяю, что это говорил человек образованный и в полном уме. Лобанов и я уверяли его, что Император Николай в Пест не поедет, а тем менее не будет присутствовать на сейме, что он, как самодержавный Монарх, враг всех привилегий и сеймов. Он стоял на своем, упрекал нас в малом уважении к величайшему из монархов; впоследствии он был расстрелян австрийскими властями; я недавно еще помнил его фамилию. Читатель, конечно, заметит, как высоко в то время стоял Император Николай в понятиях даже революционеров; консерваторы же реакционеры 1849 г. видели в нем единственное спасение Европы и воспевали ему в журналах хвалебные гимны. {Итак, умри он пятью годами раньше, для Европы он остался бы спасителем и великим человеком. Россия, конечно, столько же горько вспоминала бы о его суровом гнете, но последний был бы не тридцати-, а двадцатипятилетний, и сверх того она, вероятно, избегла бы войны 1853–1856 гг., в которую он так необдуманно вовлек ее, и которая была для нее таким несчастьем.}

На другой день нашего вступления в Гросс-Варден, на главной площади города на устроенном возвышении был совершен походным протоиереем армии торжественный молебен; на этом возвышении стояли местный римско-католический архиепископ, приехавший в прекрасной карете, запряженной отличными вороными лошадьми, местный униатский епископ и протоиерей православной церкви. Наш походный протоиерей во время служения обращался к римско-католическому архиепископу тем порядком, которым обращаются наши священники к православным епископам. Он кадил ему первому, а за ним униатскому епископу, православному протоиерею, фельдмаршалу и всем присутствовавшим. Я в первый раз видел такое мирное соединение властей, принадлежащих к разным исповеданиям {Католической церкви}; мне объяснили, что в Венгрии они гораздо ближе между собой, чем в других местах, что христианские церкви управлялись в ней двумя консисториями, одной католической и другой реформатской, и что к первой относятся духовные дела всех католических, а к другой всех реформатских и лютеранских исповеданий. Таким образом, в одной консистории заседают духовные: католики западные и восточные и униаты, но так как первые гораздо богаче и важнее, то им принадлежит председательство, тогда как восточно-католическое (православное) духовенство занимает обыкновенно последнее место. 6-го августа я был в хорошо устроенной православной церкви, в которой служба постоянно идет на церковнославянском языке; духовенство произносит букву «о» с особым ударением. В Мискольце я был в прекрасной православной церкви, но в ней служба была на греческом языке.