Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

– Если тебе это не нравится, так отправляйся в Петербург.

Потом фельдмаршал накинулся на начальника штаба князя Горчакова, в грубых выражениях упрекая его, что он ни за чем не смотрит. Когда движение по мосту было приведено в порядок, так что фельдмаршал мог проехать, по мосту проехало несколько фур одинакового устройства. Фельдмаршал спросил, чьи это фуры, и когда ему объяснили, что они принадлежат Великому Князю Константину Николаевичу, он с видимым неудовольствием отнесся о нем, заметив при этом, что никому не следует иметь так много фур.

В главной квартире всех поразило приказание перейти на правый берег р. Тейсса, тогда как незадолго перед этим придавали такую важность нашему занятию левого берега. Увидя генерал-квартирмейстера армии Фрейтага, я его спросил, куда мы идем; он вместо ответа пожимал только плечами. Оказалось, что фельдмаршал, долго не получая никакого известия из отряда Граббе, думал, что последний и армия Гёргея стоят еще около Мискольца, и что он успеет отрезать отступление Гёргея к Токаю. Между тем, почти всем было известно, что Гёргей уже отступил за Токай по направлению к Дебречину.

Войска долго шли в темноте; фельдмаршал поехал вперед в экипаже; около полуночи мимо той части войск, к которой я пристал, проскакал казачий офицер, кричавший:

– Назад, назад; фельдмаршал приказал идти назад.

Он вскоре скрылся из глаз, и ничего более нельзя было узнать от него; вероятно, он и не мог бы ничего объяснить. Войска пошли обратно, но я, очень усталый, решился с несколькими штабными офицерами отдохнуть в ближайшей деревне. Проснувшись утром, мы узнали, что все войска воротились и фельдмаршал проехал в Цеге. Это обратное движение было следствием того, что он на дороге удостоверился в том, что Гёргей давно удалился из окрестности Мискольца. О нашем переходе из Цеге на правую сторону р. Тейсса фельдмаршал не доносил Государю, узнавшему об этом переходе только из письма Великого Князя Константина Николаевича, написанного в одной из деревень, лежащих на правой стороне Тейсса, в которой Его Высочество останавливался для отдыха.

20 июля из Цеге 2-й и 3-й пехотные корпуса и часть 4-го двинулись на Уйварош по направлению к Дебречину, где надеялись еще захватить армию Гёргея. Было чрезвычайно жарко, небо чистое, и ни одного облачка. Я ехал рядом с Герстфельдом и, шутя, говорил ему, что Илья-пророк позабыл нас и не намерен прокатиться. Не прошло получаса, как все небо покрылось тучами; началась страшная гроза и дождь с ветром, так что лошади не двигались с места. Герстфельд со мною и другими офицерами скрылись под какой-то навес и, когда дождь уменьшился, поехали далее. Дождь успел промочить почву до того, что наши верховые лошади едва вытаскивали из нее ноги, а артиллерия, обозы и наши повозки завязли в грязи так, что моя легкая повозка прибыла в Уйварош только с рассветом, часов на шесть позже меня.

В это время воротились посланные из Уйвароша разведчики из казаков, в числе которых были и раненые; oни уверяли, что под Дебречином стоит видимо-невидимо {(то есть множество)} неприятельского войска. Вследствие этого нашим войскам приказано было немедля двинуться к Дебречину, так чтобы быть готовыми вступить в сражение; мне приказано было следовать за фельдмаршалом, на случай надобности в устройстве вышки, с которой он мог бы видеть сражение. В нескольких верстах от Дебречина фельдмаршал остановился на возвышенности, с которой можно было видеть Дебречин и расположенные перед ним венгерские войска, и, подозвав к себе генерал-квартирмейстера Фрейтага, производившего рекогносцировку, спросил его о числе неприятельских войск. Фрейтаг отвечал, что их около 10 тысяч; фельдмаршал, видимо недовольный этим ответом, сказал, что их гораздо более, и при этом случае дерзко отозвался об офицерах Генерального штаба.

Началось артиллерийское дело; я поехал на перевязочный пункт, чтобы позавтракать. Ко мне подошли завтракать со мною два австрийских офицера, и прежде бывавшие у Бевада. Я заметил, что они стали обходиться между собой на более церемонную ногу; оказалось, что один из них произведен был в штаб-офицеры, тогда как другой остался ротмистром. Впрочем, впоследствии я не замечал в австрийской армии этого чинопочитания вне службы, столь сильно развитого в прусских войсках. Во время моего завтрака принесли на перевязочный пункт командира 2-го пехотного корпуса генерала [ Павла Яковлевича ] Купреянова, которому ядром оторвало ногу; немедля произведена была ему операция.

После нашей атаки правого фланга венгерских войск они отступили по дороге, проложенной перед Дебречином, так что они прошли между городом и нашими войсками, именно кавалерийскою дивизией генерал-лейтенанта Глазенапа {381}. Если бы эта дивизия, спрятанная в кукурузе, напала на бегущих венгерцев, то перехватила бы их всех живьем. Вследствие бездействия Глазенапа, появились карикатуры, в которых он был изображен в кукурузном венке. Вообще его сильно обвиняли; не берусь судить, до какой степени он виноват в том, что согласно дислокации не тронулся из кукурузы, не получив на это приказания от начальствующих лиц, которые все были от него в самом близком расстоянии.

В Дебречин я въехал 21 июля в сумерки; поднимаясь в город, я видел несколько убитых из местных жителей, вероятно, вышедших из города ради любопытства или для вспомоществования своим войскам. Никогда не забуду лежавшего на дороге убитого старика с красивым лицом, длинными распущенными седыми волосами и с распростертыми руками. Он был одет в красной куртке и в синих шароварах.

В Дебречине мне была назначена квартира на большой улице, на которой стоял фельдмаршал, неподалеку от Бевада. Мой хозяин оказался зажиточный бургомистр города, владелец близлежащего имения. Он меня принял очень хорошо, угостил прекрасным венгерским вином, но извинялся в том, что не имеет ничего съестного и что на другой день также не в состоянии накормить меня, так как, по приказанию сопровождавшего нашу армию комиссара австрийского правительства графа Зича {382}, он представил все имевшиеся у него деньги, в виде ассигнаций (коссуток), в следовавшее с нами австрийское казначейство. Представление коссуток требовалось во всех городах и селениях, в которые входили наши войска, и они немедля уничтожались. Затем жители оставались совершенно без денег, пока за продаваемые нам предметы не получали наших ассигнаций, которым были очень рады. Австрийское правительство ничего не давало взамен отобранных им коссуток и впоследствии ничем не вознаграждало пострадавших. Мой хозяин, чтобы не умереть с голода, занял у меня несколько рублей и на другой день, несмотря на мои отказы, упросил меня обедать за его столом. Он не говорил по-немецки, и нам переводчицею служила женщина, жившая у него экономкой.