Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

Генерал-лейтенант Степан Александрович Хрулев

Рис. П. Ф. Бореля // Портретная галерея русских деятелей. 1864–1865 / А. Э. Мюнстер. Т. 1: 100 портретов. СПб., 1865. Л. 96

На стоянках мы часто нуждались в съестных припасах, так как положенные порции для офицеров и фураж на лошадей не всегда имелись в достаточном количестве при главной квартире армии; маркитанты же явились в армию очень поздно. Вина везде было достаточно, и бывший со мною слуга Аркадий, брат умершей в Петербурге холерою служанки моей жены, от нездоровой пищи или от излишней выпивки, заболел было холерой, но мне удалось, с помощью военных врачей, его вылечить. В те дни, в которые нам не отпускалось из магазина главной квартиры ни съестных припасов для меня и слуги моего, ни фуража для лошадей, все это приобреталось по весьма высоким ценам на собственные средства, и впоследствии эти деньги не возвращались на том основании, что ведь прожили и без отпуска положенных по закону припасов. Фураж отпускался не по положению, а по числу действительно имевшихся налицо лошадей, конечно, когда их было не более назначенного по положению. Эти лишения, которые {должны} были {быть} еще бóльшими у фронтовых офицеров, а также крайняя распущенность были причиной того, что наши войска предавались непозволительному грабежу. Нижние чины в этом поддерживались тем, что офицеры покупали у них ими награбленное. Главные грабители были чины конвоя фельдмаршала со своим начальником, которого прозвали в армии Максимка-вор. Он из Вейцена повез на лошадях и на ослах целые фуры награбленного; число ослов при армии ежедневно увеличивалось, а сильная холера выхватывала много людей, и мы в шутку говорили, что вся наша армия скоро преобразуется в ослов. Грабежи дошли до того, что в Вейцене нижние чины конвоя фельдмаршала ограбили погреба, находившиеся на дворе им занимаемого дома. При проходе моем по улице г. Вейцена, я видел кондитерские лавки с разбитыми зеркалами и посудой; услыхав в одном доме крики людей, просивших помощи, я вошел в этот дом, в котором нашел несколько нижних чинов из конвоя фельдмаршала с обнаженными кинжалами, которыми они угрожали хозяевам дома в то время, как другие вынимали разное добро из поломанных ими сундуков и ящиков. Я приказал нижним чинам сейчас выйти из дома, что они неохотно исполнили после моих угроз и когда я объявил им, что не выйду из дома прежде их. Когда я об этом передал коменданту главной квартиры Беваду, он послал в означенный дом жандарма для его охранения. Во время нашего обратного движения из г. Вейцена, мы видели, что некоторые дома селений, казавшиеся довольно богатыми при первом нашем проходе, были совершенно разорены. Даже перины и подушки были распороты, так что местами улицы селений были покрыты пухом, точно снегом, и это буквально без всякого преувеличения.

Вступление наше в Дебречин, в который мы взошли после сражения, сопровождалось не только грабежом, но даже зверством, произведенным мусульманами, находившимися в конвое фельдмаршала. Жители Дебречина тем менее могли ожидать такого грабежа и зверства со стороны русского войска, что при первом занятии этого города 4-м пехотным корпусом, в нем сохранен был совершенный порядок. Комендант главной квартиры армии Бевад принимал зависевшие от него меры к прекращению грабежа, но что мог он сделать, когда сам фельдмаршал неоднократно запрещал ему и, между прочим, в Вейцене, по разграблении погребов на дворе занимаемого им дома, строго взыскивать с нижних чинов, пойманных в грабеже. Конечно, нет в мире солдат, добродушнее русских; они же отличаются и беспрекословным послушанием.

Но распущенность со стороны начальства довела и этих добродушных и послушных солдат до неслыханного грабежа, в котором ему служили примером мусульмане из конвоя фельдмаршала.

Между тем, в высшей сфере армии все роптали на допущение нижних чинов к грабежу, и, между прочим, высказывал свое неудовольствие Великий Князь Константин Николаевич, делавший поход в Венгрию. Об его отзывах я знал через графа H. A. [ Николая Алексеевича ] Орлова (впоследствии князя и посла в Париже). Слухи об этом ропоте доходили до фельдмаршала и он, желая обвинить младших в допущении грабежа, нападал на это без толку на кого случится и, между прочим, очень бесцеремонно обошелся с Анрепом, который также часто жаловался на грабежи, каковые его жалобы дошли до фельдмаршала. Наконец, вести о грабежах русской армии дошли до Государя, и фельдмаршал получил повеление немедля их прекратить. Это повеление было передано всем отдельным начальникам с угрозой, что фельдмаршал взыщет с того из них, подчиненный которого попадется в грабеже. С этой минуты грабежи прекратились, что ясно доказывает истину, {вышесказанную мною}, что нет на свете солдата добродушнее и послушнее русского.

Выходы наши из селений, в которых мы останавливались для ночлега, бывали большей частью в послеобеденное время, потому что ранее не могли добиться от фельдмаршала приказаний о выступе. Это вовсе не делалось с целью избежать похода во время жары; об этом никто не думал. Такие поздние выступы относили к дурному расположению, в котором фельдмаршал находился каждое утро, и которое приписывали бессонным ночам, проводимым им с распутными женщинами, заготовляемыми для него на каждой станции состоявшим при главной квартире армии коллежским советником Грассом н(служившим впоследствии в полиции в Петербурге, явной или тайной, не знаю).

Грассу отводилось обыкновенно лучшее положение, так как фельдмаршал часто проводил ночи у него; при назначении квартиры в городах и селениях для лиц главной квартиры, их звания и имена писались на воротах и дверях сокращенно; на дверях же дома, отведенного Грассу, красовалась обыкновенно длинная надпись: «Помещение, отведенное коллежскому советнику Грассу». Многие не могли понять, почему этому господину делается больший почет, чем многим заслуженным генералам.

Я почти никогда не видал фельдмаршала, но и в те редкие случаи, когда встречал его на улицах, мог заметить его страх потерять репутацию при слухе о том, что где-то вблизи наших двух пехотных корпусов появилось несколько батальонов гонведов {375}. Конечно, он был лично храбр, но трусость и нерешительность, выказывавшиеся размахиванием рук и отрывистым произношением нескольких слов по-французски, происходили от опасения потерять свою огромную репутацию.

1 июля, во время молебна, при котором находились все высшие чины, по случаю дня рождения Императрицы, приехал полковник граф Адлерберг 3 (Николай Владимирович {376}, впоследствии финляндский генерал-губернатор и генерал от инфантерии) с известием о занятии им Песта с несколькими сотнями казаков без всякого сопротивления. Это, видимо, обрадовало фельдмаршала. Бевад и Затлер {377}, исправлявший должность генерал-провиантмейстера, были оба чрезвычайно вспыльчивы; по происшедшему между ними недоразумению, они вызвали друг друга на дуэль; я с трудом их убедил, что им не из-за чего драться, а тем более во время войны. Бевад был человек добрый, но, по своему малому образованию и вспыльчивости, самовольно подвергал телесным наказаниям мирных жителей занимаемых нами городов и селений за проступки, которые весьма часто представлялись таковыми только Беваду.