Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

Из Мискольца на р. Гантару ведет длинная дамба, насыпанная в болотистой местности. Мост на этой реке был окончен при мне, и я на другой день часу в 5-м утра вернулся в Мискольц, никем из наших войс к не опрошенный о том, кто я и откуда еду. Разбудив Горчакова согласно данному им приказанию, я ему доложил об окончании моста. Он, спросонья, ничего не поняв, приказал мне быть у него в 8 час. утра. Не мне одному было приказано будить его во всякое время ночи по приезде после исполненного поручения, а всем тем, кого посылал он или фельдмаршал. Таким образом его беспрестанно будили без всякой пользы, и он, без того тщедушный и слабый здоровьем, бесполезно утомлялся и утомлял других. Он говорил очень неразборчиво; необходим был большой навык, чтобы понимать его приказания, для перевода которых на удобопонятный язык находился при нем Генерального штаба подполковник Ненарокумов н, которого он довел до изнеможения; тогда последний просил о незначительной помощи для излечения болезни, но не получил просимого и умер. Когда Горчаков отдавал приказания в отсутствии Ненарокумова и замечал, что его не понимали, он выходил из себя, позволял себе самые дерзкие выражения относительно подчиненных и не понимавших его неясных приказаний, чему я мог бы привести много примеров. Собственно со мною Горчаков был всегда вежлив.

Мост на Гантаре, по проходе через него 4-го пехотного корпуса, не был разобран, и венгерская армия под командою Гёргея {365}, при отступ лении от Вейцена [69]на Дебречин, воспользовалась этим мостом. Гёргей, после капитуляции, шутя, говорил мне в Гросс-Вардейне, что если бы он еще имел право раздавать знаки отличия, то наградил бы меня таковым за устройство моста, который был ему столь полезен. При отступлении Гёргея, если бы отряд генерал-адъютанта Граббе (Павла Христофоровича) поспел предупредить переход армии Гёргея через этот мост, то она очутилась бы сжатою между отрядов Граббе и 4-м пехотным корпусом, но Граббе не поспел вовремя, а по {вышеупомянутой} длинной дамбе (узкому дефилею) преследовать Гёргея не решился.

Князь Михаил Дмитриевич Горчаков

Рис. с фотографии Шемеот // Портретная галерея русских деятелей. 1864–1865 / А. Э. Мюнстер. Т. 1: 100 портретов. СПб., 1865. Л. 26

Через неделю по моем приезде в армию Горчаков, по приказанию фельдмаршала, посылал меня осмотреть работы по наведению моста на р. Шое [70]для прохода 4-го пехотного корпуса, при чем поручил мне осмотреть позицию, на которой стоят люди понтонного парка, наводившие мост, и прикрывающие их уланы; конвой же было приказано мне взять у начальствовавшего авангардом армии генерал-адъютанта Анрепа {о котором я неоднократно упоминал в «Моих воспоминаниях»}. Анреп, к которому я приехал, сказал мне, что он в этот день сдал командование авангардом, но что я могу получить конвой из расположенного вблизи его квартиры казачьего полка. Во время следования моего к этому полку, я встретил Алексея Петровича Мельникова, {о котором уже говорил в «Моих воспоминаниях»}. Мельников, в бытность командиром какого-то гусарского полка, за дерзкое выражение своего бригадного генерала Шиллинга н, ударил его саблей, за что был по суду разжалован в рядовые, но вскоре, однако же, ему был возвращен чин полковника {366}, и он в то время, когда я его встретил, состоял в этом чине, не имея никакой команды. Он уверил меня, что накануне был у командира казачьего полка, который я отыскивал, но что этот полк снялся с того места, где был расположен, и пошел по дороге, которую Мельников мне указал. Я проехал согласно его указанию верст десять и перегнал шедший по этой дороге пехотный корпус. Опередив его и не встречая более никаких войск, я подъехал к постоялому двору, устроенному на пригорке над большой дорогой, и спросил стоявших перед постоялым двором о том, как проехать в деревню, при которой устраивалась переправа через р. Шою. Содержатель постоялого двора отвечал по-немецки, что будет говорить со мною только при условии, чтобы я подъехал к нему один, оставив сопровождавшего меня казака на дороге. Когда я исполнил его требование, он мне сказал, что я должен вернуться по той же дороге, по которой приехал. Не желая на таком большом протяжении глотать снова дорожную пыль, производимую движущимися войсками, и из опасения, что они будут расспрашивать, куда я ездил и откуда так скоро возвращаюсь, я сказал содержателю постоялого двора, что между его двором и деревней, в которую я следую, должна быть кратчайшая проселочная дорога; сначала он утверждал, что нет такой дороги, а потом сказал, что есть тропинка, по которой трудно проехать даже верхом. Я решился ехать по этой тропинке, но, чтобы не сбиться с пути, требовал, чтобы со мною отпустили рабочего с постоялого двора, которому обещался заплатить. С трудом согласился на это рабочий, говоривший только по-венгерски. Всю дорогу он шел со мною босой и вдали от меня, боясь казака и постоянно на него указывая. Казаку также видимо хотелось меня оставить одного, и он не делал этого только из опасения не найти дороги в свой полк. Мы ехали большей частью лесом, то поднимаясь на возвышения, то спускаясь в долины, в которых находили сотни венгерцев, скрывшихся со своими стадами в леса перед проходом наших войск. Меня никто не останавливал, и бо́льшая часть венгерцев передо мною снимали шапки. Ясное доказательство, что народной войны в Венгрии не было. Та часть Венгрии, по которой проходили наши войска, населена мадьярами и разными славянскими племенами, преимущественно словаками. Мадьяры, конечно, относились к нам недружелюбно, но и не враждебно. Словаки же выказывали радость при встрече с одноплеменниками, звуки языка которых были для них родственные. Внутренность изб как у тех, так и у других была очень похожа на внутренность изб наших малороссов. Но заметно было, что славянские селения, находившиеся рядом с мадьярскими, были гораздо беднее последних. Некоторые относили это к врожденной беспечности славян, но, кажется, причину этого следует искать в тех льготах, которыми мадьяры пользовались от своего правительства, и в тех стеснениях, которые то же правительство налагало на славянские племена.

Поздно вечером приехал я в деревню, где были расположены наш понтонный парк и прикрывавшие его уланы. Я присутствовал при наведении понтонов; при мне несколько саперов заболели сильной холерой; не было лекаря для оказания помощи заболевшим. По приезде на другой день рано утром в главную квартиру, я разбудил Горчакова, который приказал мне, как и в первый раз, прийти к нему в 8 час. утра. Узнав от меня, между прочим, и о том, что заболевающие в отряде, который я осматривал, лишены медицинской помощи, он заметил это генерал-штаб-доктору армии Четыркину {367}, который в продолжение всего похода не мог мне простить этого донесения Горчакову. При возвращении моем с Шои ночью мимо войск 2-го пехотного корпуса, я ехал один без казака, отпущенного мною в полк для перемены белья; никто меня не опрашивал о том, кто я и куда еду, что показывает, как дурно исполнялась аванпостная служба; я взошел в спальню Горчакова, никем не остановленный и никем не опрошенный.