Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

Осенью 1864 г. вышла книга Шедо-Ферроти под заглавием: «Que fera-t-on de la Pologne!» [64], в которой он унижал русскую национальность в сравнении с польской. Эта книга заставила меня еще более его возненавидеть; составление ее приписывали в обществе (полагаю, неправильно) A. В. Головнину под патронажем Великого Князя Константина Николаевича, который, будто бы, снабдил Фиркса деньгами с тем, чтобы он напечатал ее под своим именем.

Каждый писака, унижающий русскую национальность, был бы мне не люб, а тем более русский чиновник, живущий русским жалованием и в то же время идущий на подкуп, чтобы дать свое имя сочинению, в котором унижается русский народ.

В конце 60-х годов место, которое Фиркс занимал в Брюсселе, было упразднено и он, оставшись за штатом, получал в отставке полное содержание. Едва ли кому-нибудь из товарищей, бывших более полезными на службе, удавалось получить такую пенсию. Он переехал жить в Дрезден, где продолжал свою карьеру публициста и в последнее время, после долгого перерыва наших сношений, прислал мне брошюру об улучшении хозяйства в России. Несмотря на то, что я ему не отвечал, он мне прислал еще, кажется, два выпуска о том же предмете. В начале 1873 г. он умер в Дрездене [65].

Перехожу к повествованию о себе в 1849 г. Окончив в половине мая мое поручение в Екатеринославе, я выехал в Петербург. Меня провожали за Днепр начальник округа генерал-майор Семичев, бóльшая часть служащих в Екатеринославе инженеров путей сообщения и некоторые лица екатеринославского общества.

По дороге из Екатеринослава в Петербург я встретил какого-то полковника молдавской службы, который мне сообщил, что войска 5-го пехотного корпуса, в штабе которого служит мой брат Николай, были двинуты в Молдавию, за что выхвалял Императора Николая, считая движение наших войск единственным спасением против революционных стремлений, выказавшихся в Дунайских княжествах. Тот же полковник сообщил мне, что, вероятно, наши войска будут посланы в Венгрию для усмирения мятежа против австрийского правительства.

В Петербурге я нашел жену мою в постели, опасно больную после преждевременных родов. Когда я явился к Клейнмихелю, он, несмотря на то, что знал об ее болезни, объявил мне, что я должен немедля ехать в действующую против венгерцев армию, в которую я назначаюсь инспектором военных сообщений. Полагая, что, нося военный мундир, нельзя отказываться от подобного назначения, я нисколько этому не противился. Между тем, сам Клейнмихель выразил мне свое неудовольствие, что у него требуют на войну офицеров, приговаривая:

– Ведь не я воюю и знать ничего о войне не хочу; зачем же требуют туда моих подчиненных, которым довольно есть дела и без войны.

Тон, которым Клейнмихель говорил это, до того был резок, что можно было подумать, что действительно от него могло зависеть объявление войны. Тем не менее, он должен был исполнить повеление Государя. Приказом от 30 мая были назначены: я инспектором военных сообщений действующей против венгров армии и ко мне два помощника, из которых один по моему выбору бывший мой подчиненный Авдеев, а другой по выбору Клейнмихеля, состоявший при нем инженер штабс-капитан Рейнгардт (Матвей Иванович {350}, впоследствии тайный советник); {оба они не попали в Венгрию по причине, которая будет изложена ниже.

Об Авдееве я упоминал уже несколько раз, а о Рейнгардте скажу теперь несколько слов}. Он плохо учился в Институте инженеров путей сообщения и был выпущен в Строительный отряд. При уничтожении этого отряда, он был со многими другими переведен в инженеры путей сообщения. Клейнмихель, зная, что он хорошо играет на фортепиано, назначил его к себе для дежурства по очереди с адъютантами. Надеясь много выиграть по службе во время войны, он упросил Клейнмихеля назначить его ко мне помощником в Венгрию.

Несмотря на то, что я почти не был знаком с Рейнгардтом, он, после своего назначения, пришел представиться мне в расстегнутом сюртуке, что вовсе не было принято в корпусе путей сообщения. При этом представлении он мне объяснил, что получил много рекомендательных писем в армию и между прочими к фельдмаршалу Паскевичу, и просил позволения остаться еще несколько дней в Петербурге, чтобы добыть еще писем к лицам высокопоставленным в армии. Я советовал Рейнгардту ехать поскорее в армию и отказаться от принятой им на себя обязанности почтальона. Он меня не послушался, остался собирать новые письма и вовсе не попал в армию.

В конце 1850 г. я подавал прошение об отставке. В своем месте я расскажу, как Клейнмихель уговаривал меня взять прошение обратно. Рейнгардт, вслед за этими уговорами, также подал прошение об отставк е.

Клейнмихель сказал мне об этом, присовокупив, что Рейнгард, равняя себя со мной, вероятно, полагал, что он удостоится такого же благосклонного убеждения со стороны Клейнмихеля, который, напротив того, сейчас же его выпустил, находя его бесполезным для службы. Рейнгард, немедля по увольнении из ведомства путей сообщения, поступил на службу ко двору Великой Княгини Марии Николаевны и уже в 1863 г. был действительным статским советником в то время, как его товарищи, оставшиеся на службе в инженерах путей сообщения, конечно, более его работавшие и более способные, были не более, как подполковники. Я привожу это, как новое доказательство тому, как трудно было сделать хотя бы незначительную служебную карьеру, оставаясь на службе в инженерах путей сообщения, и что {таковому} инженеру для составления карьеры достаточно было перейти в другой род службы.

Десять дней, проведенных мною в Петербурге по приезде из Екатеринослава, были переполнены заботами. Лечивший мою жену Яков Яковлевич Шмидт, искусный акушер и очень хороший человек, требовал, чтобы жена моя провела лето на даче и не ходила по высоким лестницам. Наша квартира была в третьем этаже, и потому необходимо было ее переменить; я сдал ее Владимиру Петровичу Соболевскому, бывшему тогда помощником директора по учебной части (впоследствии директором) Института путей сообщения. Городской квартиры в нижнем этаже в цену, соответствующую моим средствам, я не нашел, а нанял очень небольшую дачу на Черной речке, куда жена переехала по выздоровлении после моего отъезда. С нею переехала Маргарита Францевна Смит, {о которой, равно как и о сестре ее, Елизавете, я упоминал в V главе «Моих воспоминаний»}. Они обе жили в деревне моей сестры Викулиной гувернантками {при ее дочерях, но, быв чем-то недовольными}, оставили ее, и, приехав в Петербург, Елизавета, больная чахоткой, поступила в больницу, а Маргарита поселилась у моей жены. Меня очень заботило то, что приют, данный Маргарите Смит, дурно расставшейся с сестрою моею, может повлечь неприятные отношения между последней и женою моею, но по доброте моей сестры это не имело никаких последствий. Маргарита Смит, выдержав экзамен в университете на звание домашней учительницы, чему способствовали мои хлопоты и покровительство, поступила гувернанткой к Демидовой {351}, с которой уехала в Пермскую губернию.