Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

Пообедав в казенном доме при Волничском канале, мы сели в сопровождавшую нас берлинку и благополучно прошли по каналам, устроенным в обход Будиловского, Лишнего и Вильного порогов. На всех этих порогах, за исключением Лишнего, вода действительно падает на бóльшую или меньшую высоту, но при Лишнем пороге она течет с довольно умеренной скоростью, и потому достаточно было бы в этом месте очистить фарватер от камней, а не строить в обход дорогостоящего канала; подобных мест, изобилующих камнями, в Днепре много между порогами и в той его части, которая выше начала порогов; они называются заборами. Все инженеры были согласны, что не было никакой надобности строить Лишнего канала, и шутили над его названием, говоря, что он действительно лишний.

Я не буду подробно описывать моего осмотра произведенных работ и результата этого осмотра. Скажу только, что я представил о нем Клейнмихелю весьма подробное донесение, в котором, как мне помнится, полагал необходимым:

1. Места в каналах, не вполне расчищенные, расчистить до проектной глубины.

2. Для направления струй течения в каналы увеличить длину крыльев перед их стенами и в особенности правое крыло Лаханского канала с целью достигнуть возможности барке, прошедшей через Сурский канал, взойти в Лаханский, а в крайнем случае перестроить Сурский канал по новому направлению.

3. Головы стен и крыльев одеть тесаным камнем во избежание повреждения их напором льда, и

4. Расчистить от камней фарватер в заборах, находящихся между порогами.

В общем {моем соображении о производящихся работах}, я полагал, что каналы {по надлежащем их устройстве} могут быть полезны только по спаде горизонта воды в Днепре, когда проход барок по порогам представляет большие затруднения и наконец делается даже невозможным. При самой высокой воде течение так быстро, что плавание по порожистой части Днепра делается невозможным; в это время стены каналов покрыты водой; они открываются только по некотором спаде воды, когда направление водяных струй несет барки в фарватеры порогов, и они еще так сильны, что трудно направить барки в русла каналов; в это время проход барок по фарватерам порогов не очень опасен, так как бóльшая часть находящихся в них камней при довольно высоком горизонте воды находятся на такой глубине, что барки не могут на них наехать. При дальнейшем же спаде воды, когда {упомянутые} камни начинают быть опасными, быстрота течения воды уменьшается, и барки искусными лоцманами могут быть направлены в русла {устроенных} каналов.

В четырехмесячное мое пребывание в Екатеринославе я познакомился почти со всем городским обществом. Губернатором был в то время тайный советник Андрей Яковлевич Фабр {341}, странности и скупость которого превосходили всякую меру. Почти каждый день появлялись новые, весьма занимательные рассказы про него, и действительно из них можно было бы составить целый том анекдотов; {чтобы не увеличивать объема «Моих воспоминаний», я умолчу о них}.

Самым лучшим рассказчиком этих анекдотов был екатеринославский помещик Гавриленко {342}{(ныне умерший)}, который был женат на моей троюродной сестре Александре Дмитриевне Есаковой {343}. Он проводил зимы в Екатеринославе в доме своей матери, по второму мужу баронессы Франк {344}. Гавриленко имел приятную наружность; на его лице было написано здоровье и искренность; я очень скоро с ним сошелся. Барон Франк, человек очень добрый, был в это время губернским предводителем дворянства. В Екатеринославе жил в то же время отставной генерал-майор Струков {345}, двоюродный брат Гавриленко. Они были между собой в ссоре, так что город разделялся на два лагеря: приверженцев Франка и приверженцев Струкова. С последним я также познакомился; его жена была красивая женщина, старшая дочь командовавшего гвардейской пехотой генерал-адъютанта Арбузова. Она имела много детей, тогда малолетних. Струков постоянно был навеселе и часто пьян и в таком виде принимал во множестве съезжавшихся к нему по понедельникам на вечер гостей. Разговор его был вообще весьма пустой. Сверх того, я познакомился с семьей Романовых н, где были взрослые дочери, с управляющим Палатою государственных имуществ, умным и весьма хитрым малороссом (фамилии его не припомню) и с вице-губернатором Вульфом н, человеком довольно образованным, бывшим впоследствии председателем Московской казенной палаты.

Во всех этих домах, равно как в клубе, у генерала Семичева и у исправника Дмитриева, у которого была жена недурна собою и хорошенькая дочь, бывали обеды и карточные, а в некоторых и танцевальные вечера. Конечно, я был всюду приглашаем. Жили все, за исключением губернатора, хорошо, а некоторые даже довольно роскошно. Вскоре по моем приезде поселился в Екатеринославе Щербаков н, управляющий акцизами в Новороссийском крае, которые содержала тогда компания винных откупщиков. Он своими обедами и вечерами не отставал от самых богатых екатеринославских жителей; я бывал у него довольно часто.

Губернатор, несмотря на свою скупость, давал обеды, но очень редко; на его обедах {каждого из подаваемых вин} было всего по одной бутылке, и когда кто-либо из заезжих спрашивал вторую рюмку {прежде поданного вина}, то оказывалось, что требуемого вина более не имеется.

Моим занятием на обедах и вечерах была карточная игра. Всего чаще обедал я и проводил вечера у генерала Семичева, которого жена Наталья Васильевна была очень приятная и любезная женщина.

Гомбургские воды, {которыми я пользовался в 1847 г.}, нисколько не облегчили меня от сильного {со слизью} кашля, которым я страдал каждое утро, доводившего меня до головокружения. В Екатеринославе считался лучшим доктором Сакс {346}, крещеный еврей, находившийся на службе медиком правления IX округа путей сообщения. Он часто видал меня у Семичевых и просил позволения бывать у меня. Приходил он ко мне очень рано и, заметив мой кашель, советовал разные против него средства. Впоследствии он начал посещать меня почти каждое утро. При отъезде моем из Екатеринослава я был в большом затруднении относительно платы за леченье. Он показывал вид, что приезжает ко мне не как доктор, а как знакомый, и потому платить ему за визиты, которых я не требовал и которые были бесполезны, я нашел излишним. Между тем, в бытность мою в 1850 г. в Екатеринославе, когда Сакс уже умер, я узнал от H. В. Семичевой, – за которой он очень ухаживал, несмотря на то, что имел жену, недурную собой, и до десятка детей, – что он меня не любил за то, что будто бы г-жа Семичева меня предпочитала ему и, между прочим, обвинял меня в том, что я ничего не заплатил ему за множество его визитов.

В бытность мою в Екатеринославе приехал в этот город барон Фиркс, товарищ мой по Институту инженеров путей сообщения, {о котором я упоминал во II и III главах «Моих воспоминаний»}. Он остался таким же пустым болтуном и хвастуном, каким я его знал в Петербурге и Москве. {Я упоминал в «Моих воспоминаниях», что он} в Москве сватался за Екатерину Александровну Соймонову. Сватовство было неудачно, вследствие чего он перепросился на службу в IX (Екатеринославский) округ путей сообщения с назначением в распоряжение новороссийского и бессарабского генерал-губернатора графа (впоследствии князя) Михаила Семеновича Воронцова, при котором состояло несколько инженеров путей сообщения. Как ловкий танцор, говорящий порядочно по-французски, он скоро познакомился в одесском обществе и был приглашаем на вечера к князю Воронцову. Я уже говорил о его беспримерном нахальстве и теперь приведу этому еще новый пример. Однажды он пришел рано утром к князю Воронцову. По приходе назначенного в этот день на дежурство адъютанта Воронцова, этот адъютант опросил Фиркса, желает ли последний, чтобы о нем было доложено Воронцову. Фиркс ответил, что он назначен состоять при Воронцове за адъютанта и получил извещение о том, что он должен дежурить именно в этот день. Адъютант выразил удивление, что и он получил такое же извещение, но, полагая, что оно было прислано ему по ошибке, удалился. Когда Воронцов позвал дежурного адъютанта, к нему вошел Фиркс. Воронцов сказал, что ему нужно видеть дежурного адъютанта, и Фиркс объяснил, что он в этот день дежурит за адъютанта. Воронцов изъявил удивление, но сказал Фирксу, что, конечно, и он может исполнить то, что Воронцов хотел поручить своему адъютанту, и передал ему свое приказание. Фиркс исполнил его и с этого времени чередовался в дежурстве с адъютантами Воронцова. Когда Фиркс в 1842 г. приезжал в Петербург, он останавливался в доме Воронцова на Малой Морской; заехав ко мне и не застав меня, он оставил карточку, на которой было налитографировано: «Le Baron de Firks, Hôtel Worontzow, petite Morskaya» [60]. Этим он хотел показать близость своих отношений к Воронцову, который может быть и не знал о том, что Фиркс останавливается в его петербургском доме. Впрочем, Фиркс вскоре надоел Воронцову, который, для удаления его от себя, поручил ему устройство набережной в Ростове на городские суммы. В то время нельзя было приступить к подобным сооружениям, {производимым} на городские средства, без предварительного утверждения проекта Главным управлением путей сообщения. Представленный проект не был одобрен, но к работам уже было приступлено по распоряжению Воронцова. На следующую весну набережная была снесена; завязалась переписка между Клейнмихелем и Воронцовым, в которой первый указывал на напрасную потерю городских сумм вследствие неправильного приступа к работам, так что для ее прекращения Воронцов, как говорили тогда, внес свои восемь тысяч рублей в городскую казну взамен издержанных этой казною на устройство развалившейся набережной, но вместе с тем откомандировал от себя Фиркса в IX (Екатеринославский) округ путей сообщения, в котором он числился {по спискам}, состоя при Воронцове.