Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

В бытность мою у сестры, с которою я всегда был очень дружен, я передал ей о моем предположении жениться в Москве, назвав избранную мной, и о моих частых посещениях молодой девицы в Туле; она советовала разойтись с последнею и очень рада была предположению моему, а потом в письме ко мне писала, что она передавала наши разговоры матери, которая, не имея ничего против избранной мной в Москве девицы, очень недовольна моими частыми посещениями тульской семьи и уверена, что я, конечно, никогда не женюсь в этой семье.

В сентябре я отправился на р. Упу посмотреть, что делает Глазер, и вместе с тем чтобы побывать в Калуге у теток моих X. А. Паткуль и Е. А. Куцевич в Чернском уезде, у тетки моей баронессы Л. М. Дельвиг и в Крапивенском уезде у Н. Д. Тейлса.

Теток моих в Калуге я нашел так же скромно и бедно живущих, но все у них было чисто и как-то особенно прилично; кофе и сливки были бесподобны. Муж Е. А. Куцевич был в том же полупомешанном состоянии и весьма почтителен к X. А. Паткуль, жена же его по-прежнему за ним ухаживала и просиживала над ним часто целые ночи, не смыкая глаз.

В Чернском уезде, в с. Белине нашел я тетку мою и ее трех дочерей-девиц, таких же добрых и милых; им казалась их жизнь приятной, но, по моему мнению, она была очень скучна. Развлечение приездом гостей было очень редко; развлекала их часто только сестра моей тетки Н. М. Красильникова, жившая от них верстах в трех в с. Хитрове; она, несмотря на свои преклонные лета, была еще очень бойка.

В имении Тейлса я был свидетелем совершенно противоположной жизни. У теток в Калуге и в Чернском уезде было слишком тихо, слишком спокойно; в деревне же Тейлса шум и разгул дошли до ужасающих размеров. Н. Д. Тейлс был снова женат; вторая жена его, хотя была не так умна, не так красива и образованна, как первая, {о которой я писал в начале этой главы «Моих воспоминаний»}, но все же была женщина не глупая, хорошенькая собой, имевшая собственное небольшое имение и довольно образованная, а главное, очень добрая. Она занималась детьми от первого брака ее мужа, как своими собственными. Этой женщине, не умевшей останавливать пылких страстей мужа, досталась горькая чаша, и кто не был свидетелем бывших при мне сцен, трудно поверить моему рассказу.

В тот день как я приехал к Н. Д. Тейлс, он рано позавтракал и был уже полупьян; к обеду пришел из г. Крапивны, расстоянием в 7 верстах от имения Тейлса, какой-то уездный, невзрачный собою, чиновник, большой ростом, толстый и плохо одетый. После обеда Тейлс призвал дворовых и крестьянских песенников, танцовщиков, песенниц и танцовщиц, заставил их при своей жене и при мне петь и пел вместе с ними разные неприличные песни, а также вместе с ними упражнялся в танцах в одной рубашке и подштанниках, а женщин раздевал почти догола. Попойка в это время не останавливалась, и при мне Тейлс научал пришедшего из Крапивны человека любезничать со своею женой. Чиновник хватал ее {за ляжки и} где попало, лез целовать ее в губы и т. п., что очень смешило Тейлса. Когда жена его хотела уйти, он ее цинически разругал и приказал остаться. Чтобы избавить ее от щупаний чиновника, я сел между ними. Между тем попойка, пляска и пение продолжались все в более и более отвратительном виде; тот, кто запоет или запляшет не так, как угодно барину, бывал им обруган и даже получал тумаки. {Это все были плоды тогдашнего крепостного права.} Жена Тейлса говорила мне, что она пробовала останавливать эти гнусные сцены, но всегда была обругиваема мужем и отталкиваема, а он бросался, одетый во что попало, на тройку и, сам правя, уезжал на несколько дней, приказав за собой ехать нескольким тройкам с песенниками и песенницами, и пропадал с ними на несколько дней. Все эти сцены происходили на виду у малолетних детей Тейлса от первой жены; мне было очень жаль их и вторую его жену, но помочь было нечем, и я поспешил оставить это жилище разврата. {К сожалению, в это время крепостничества Тейлс не был исключением; многие помещики проводили свою жизнь в попойках, предаваясь всякого рода разврату.}

Я заезжал еще в эту поездку к нескольким моим знакомым: Домашневым {638}, Красовским ни другим, но главная цель поездки была поверить занятия Глазера. Поверить, правильно ли он давал нивелировку по р. Упе и разные промеры, конечно, я не мог, но нашел, что он не вел ни рабочего журнала, ни книги, в которую должны были записываться поставляемые для изысканий потребности; сверх того, Глазер, получивший от меня казенные деньги на производство изысканий авансом, показывал, что он употреблял деньги на разъезды в те дни, когда явно никаких поездок по службе он не делал. Таким образом, я, не имев возможности засвидетельствовать, согласно правилам об отчетности, его шнуровых книг, приказал вписать в них все требуемое этими правилами, а относительно излишне издержанных им на разъезды денег сказал, что они будут вычтены из тех, которые ему причтутся при производстве дальнейших изысканий.

По окончании этих изысканий Глазер вернулся в Тулу, но отчетность его была по-прежнему не облечена в установленную форму, и я ему сказал, что он остальных денег, следуемых ему по производству изысканий, не получит до приведения в порядок отчетных книг. Вскоре мы оба переехали в Москву, где я опять жил вместе с Цуриковым в доме, нанятом нами в Трубном переулке, против церкви Иоанна в Кречетниках {639}; у нас же поместился Фиркс.

Глазер и в Москве не представлял мне требуемых книг, распускал между инженерами слух, что я его обсчитываю, говорил о том, между прочими, Палибину, у которого он прежде служил, и даже нашему начальнику, управлявшему III округом путей сообщения Гермесу, которому, как немец, был ближе меня. Дав последний срок на представление книг, я сказал Глазеру, что в случае непредставления их к сроку я должен буду об этом представить начальству. Глазер позволил себе сказать, что, конечно, он будет отвечать за то, что книги им не ведены, но и я подлежу не меньшей ответственности за то, что в свое время не свидетельствовал их и, узнав, что они не ведутся, о том не донес начальству. Я его выгнал от себя, повторив мое требование о представлении книг к назначенному сроку, и приказал расходы на разъезды вывести по действительному употреблению, а не фантастические. Глазер долго советовался с своими товарищами о том, исполнять ли ему мое приказание и как. Наконец он выполнил все как следует и получил окончательный полный расчет, против которого не протестовал и не имел повода протестовать. Только многим тогда казалось, что я уже слишком берегу каждую казенную копейку.

6 декабря 1837 г. я был произведен в капитаны. Е. Г. Левашова, поздравляя меня с производством, находила, что в мои лета очень хорошо получить этот чин и что служба в инженерах путей сообщения приятнее других, и в особенности по неимению в ней тех отношений, которые существуют в других службах между начальниками и подчиненными. Находясь под впечатлением только что испытанных от Глазера неприятностей, я сказал Левашовой, что это так кажется со стороны тем, которым неизвестны подробности нашей службы, что, не говоря уже об испытанных мной при работах на заводе неприятностях, я и в настоящее время испытываю новые, и рассказал вкратце вышеописанную историю мою с Глазером. Из вопросов Е. Г. Левашовой, а также по тому вниманию, которое она и бывшие во время нашего разговора в ее кабинете ее муж и Н. X. Кечер обращали на каждое мое слово, я видел, что эта история была уже им известна и что она им была передана в таком виде, чтобы меня очернить в их глазах. Это мог сделать только близко с ними знакомый И. Ф. Гильдебрандт, которому сплетни Глазера были переданы его зятем, нашим инженером Палибиным. Гильдебрандт думал этими сплетнями отклонить возможность принятия Левашовыми предложения моего жениться на их дочери, а о предполагаемом с моей стороны предложении мои и их знакомые в это время говорили еще более прежнего. Данное мной Левашовой объяснение сплетен Глазера меня вполне оправдало в ее глазах, и, следовательно, козни Гильдебрандта и Палибина в этом случае были неудачны.