Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

{В «Моих воспоминаниях»} я несколько раз упоминал о Левашовых, живших в Москве, на Новой Басманной. У них были две взрослые дочери, и почему-то года три как уже составилось между нашими общими знакомыми мнение, что я женюсь на одной из них. Я не подавал никакого повода к образованию этого мнения; бывал я у Левашовых не часто и не отыскивал случая где-либо бывать с ними. Гостей в их доме принимали в кабинете Е. Г. Левашовой, служившем второю гостиной, где ее дочери очень редко показывались, а потому не представлялось и случая говорить с ними, кроме танцевальных вечеров, которые бывали редки, и обеденных столов, за которыми их места были так далеки от гостей, что всякий разговор был невозможен. Но слухи о предполагаемом мной сватовстве не ограничивались говором наших знакомых. {До меня доходили слухи, что жившая несколько времени у своей двоюродной тетки} Е. Г. Левашовой Настасья Васильевна Крюкова, урожденная Воронец {650}, вышедшая впоследствии за Демоховского, своим влиянием на старшую дочь Левашовых сумела заинтересовать ее мной, а потом все более и более развивать в ней это чувство. Живший у Н. В. Левашова дядя его, Г. А. Замятнин, {о страсти к сплетням которого я уже говорил во II главе «Моих воспоминаний»}, уверял Левашовых, что не сегодня завтра я сделаю предложение, что он слышал это от близких мне, и также заинтересовал мной старшую дочь Левашовых. Я вовсе не думал делать ей предложение и, когда слухи об этом дошли до меня, был очень ими недоволен. Какая же была цель у Замятнина и Крюковой распускать или, по крайней мере, поддерживать эти слухи? Цели у Замятнина не было; просто охота {лгать и} сплетничать; у Крюковой же могла быть цель, что она предвидела, что Е. Г. Левашова не долго будет терпеть ее в обществе своих дочерей, а так как она имела сильное влияние на старшую дочь Левашовых, то надеялась создать для себя постоянный приют, в котором имела бы возможность распоряжаться по-своему. Предположение же, что я сделаю предложение старшей, а не младшей дочери Левашовых, происходило от того, что слухи о нем начались, когда последней едва минуло 15 лет. Но мне старшая дочь не нравилась. Е. Г. Левашова, несмотря на то что была женщина весьма образованная и разумная, любила детей своих не равно, что было заметно даже и посторонним лицам. Вследствие болезни она каждый месяц лежала по нескольку дней в постели и в эти дни принимала своих близких знакомых, в том числе и меня, в своей спальне. Часто в разговорах наедине со мной она не могла нахвалиться своею младшею дочерью. Н. В. Левашов, напротив, любил более старшую. Хотя он был очень добрый и мягкий человек, но не всегда охотно давал для прогулок дочерям лошадей, которых очень берег, а также неохотно брал для них ложу в театре. Я часто был свидетелем того, что упрашивала его об этом не старшая из них, его любимица, а младшая, причем выказывались ее доброе сердце и открытый характер.

В конце 1837 г. на танцевальных вечерах у Левашовых я еще более узнал ее и привязался к ней, о чем сказал моим тогдашним друзьям: Цурикову и Петру Максутову. Последний был очень этим доволен и сильно напирал, чтобы я сделал предложение немедля. На мое замечание, что Левашовым вполне известна моя бедность и что вследствие этого я, по всей вероятности, получу отказ, Максутов, по привязанности своей ко мне, уверял, что я ошибаюсь, и хотя он высоко ценил меня, но говорил, что мои качества и дарования не таковы, чтобы они могли быть оценены в том кругу, в котором мы вращаемся, что я не умею ни любезничать с девицами, ни быть особенно приятным их родителям, что Левашовы единственные мои знакомые, которые меня ценят по достоинству, а потому мне не до лжно пропускать случая жениться на девушке из хорошего семейства, имеющей порядочное состояние. Сверх того, он находил, что я не могу продолжать жить с Цуриковым, что эта жизнь вводит меня в долги, которых мне нечем будет заплатить, и потому во всяком случае я должен изменить род жизни, к чему присовокупил, что во время моего пребывания в Туле Левашовы расспрашивали его обо мне так, как не расспрашивают о постороннем. Я также не мог не видеть их расположения ко мне, но приписывал его дружбе их с покойным моим двоюродным братом, поэтом Дельвигом, и тому, что они меня знали уже более 8 лет. Но внимание, с каким Левашовы расспрашивали о сплетнях Глазера, {которые я подробно описал в конце III главы «Моих воспоминаний»}, и участие, с которым они выслушали мои опровержения этих сплетен, служили мне доказательством, что они смотрят на меня не как на постороннего, и я решился сделать предложение младшей их дочери.

Замечу, что Максутов, кроме желания устроить мою будущность, мог иметь и другие побуждения спешить моей женитьбою. Он года три был без памяти влюблен в Розалию Ипполитовну Лан (ныне Посьет), истинную красавицу, но его искания были безуспешны. Розалия Лан была очень дружна с дочерьми Левашовых, и он, конечно, надеялся часто ее видеть у меня, когда я женюсь.

Я уже говорил, что дядя мой князь Александр Волконский был очень уважаем всем нашим семейством и в том числе моей матерью, а потому я обратился к нему с просьбой принять на себя труд передать мое предложение Н. В. Левашову, с которым он не был знаком. Дядя очень любил меня и, {любя, когда молодые люди женятся}, немедля согласился на мою просьбу, не подумав, так же как и я, что следовало бы предварительно испросить согласие моей матери. Мне казалось тогда достаточным заявление в письме моей сестры, полученном мной в Туле в 1837 г. {и о котором я упоминаю в III главе «Моих воспоминаний»; в этом письме она писала}, что ничего не имеет против моего выбора.

Дядя Александр не замедлил отправиться к Н. В. Левашову и передать ему мое предложение. Левашов, по словам дяди, был видимо доволен, но сказал, что должен переговорить об этом с своею женой и дочерью. В тот же день дядя получил письмо от Левашова, конечно, французское; он писал, что дядя не сказал ему, к которой из двух дочерей относилось предложение, а что он не спросил об этом потому, что младшая слишком молода (ей было 17 лет), так что он предполагал, что разговор был о старшей. Двоюродная сестра моего дяди, Варвара Ивановна Колесова {651}, долго у него жившая по дружбе с его женой и потом поступившая в Алексеевский монастырь в Москве, женщина весьма умная и отлично знавшая французский язык, сочинила весьма ловкий ответ, в котором указывала, что мое предложение относится именно к младшей дочери.

На другой день утром я получил записку от Левашовой, которою она приглашала меня к себе. При свидании она мне сказала, что она привыкла меня любить как родного, но что дочь ее слишком молода и надо подождать года два. Я на это отвечал, что мое положение в Москве и в настоящей службе невыносимо и что оно сделается еще невыносимее после сделанного мне отказа, а потому мне остается только хлопотать о перемене места служения, и я надеюсь перейти в Оренбург. На этом мы расстались.