Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

С. В. Цуриков купил в 1837 г. с аукциона ящик шампанского и оставил его у сына на сбережение. Когда у нас бывали гости, Цуриков таскал бутылки из ящика. Шампанское было плохое, но все же шампанское. В нашем же сарае хранились какие-то вещи для церкви с. Лебедки. С. В. Цуриков, приехав в Москву в начале 1838 г., объявил сыну, что он сделает мне визит и, следовательно, будет и у сына, чего он не делал, когда сын жил один. Мой товарищ Цуриков чрезвычайно испугался приезда отца, будучи уверен, что последний пойдет осматривать лежащие в сарае церковные вещи, а вместе с тем осмотрит и ящик шампанского, {в котором недоставало нескольких бутылок}. Цуриков был очень встревожен тем, что нигде не мог сыскать денег для покупки недостающих в ящике бутылок шампанского. Встретив у меня старшего брата невесты, Василия Николаевича Левашова, которому не приходило в голову, чтобы Цуриков мог бояться до такой степени своего отца, он попросил денег взаймы у Левашова, но и у него ничего не было; тогда Цуриков схватил мои золотые часы с такою же цепочкою и послал заложить их в винном погребе под недостающие бутылки шампанского. Они были привезены за несколько минут до приезда отца Цурикова, который был со мной очень любезен, сыну же своему не сказал ни слова; последний, не смея сесть, все время стоял у печки посредине комнаты и несколько раз подобострастно подходил целовать руку отца, что очень не шло к его резко выразительному лицу. В. Н. Левашов, привыкший к чрезвычайно доброму и снисходительному обращению своих родителей и к резкому со всеми обращению А. С. Цурикова, до того был перепуган, что на нем лица не было. Когда Цуриковы пошли в сарай осматривать церковные вещи, он сказал: «какой страшный медведь» – и поспешил уехать. В сарае сын Цурикова показывал отцу и ящик с шампанским; {не знаю, заметил ли последний, что ящик был пополнен бутылками другой марки, конечно, гораздо лучшей}.

В марте я был выбран в члены Московского Английского клуба, что тогда давало некоторое положение в московском обществе; {с тех пор я каждый год аккуратно уплачивал членский взнос}. В 30-х годах попасть в члены этого клуба было очень трудно. Членов было 600, и почти каждый член записывал по нескольку кандидатов, так что их набиралось до 2000, которые по очереди назначались к баллотировке по мере выбытия прежних членов. Дядя князь Дмитрий записал меня еще ребенком; моя очередь баллотироваться пришла в 1831 г., и тогда моя вакансия была уступлена другому, нижестоявшему кандидату, а я занял его место, так что очередь моя снова пришла только в 1838 г.

В Светлый праздник я получил орден Св. Анны 3 ст. А. С. Цуриков, узнав об этом прежде меня и очень обрадованный, привез мне купленный им знак этого ордена и бронзовую медаль, данную дворянству в память 1812 г., полагая, что я, как старший в роде, имею право носить последнюю. Я носил {ее с тех пор, так} как это делали многие, не имея на это права по буквальному смыслу закона, в котором сказано, что эта медаль дается дворянам с тем, чтобы она была сохраняема, а не носима старшим в роде. Первый орден, так же как и первый чин, тогда очень радовал получающего и его близких, а потому эта награда доставила немалое удовольствие и Левашовым.

Свадьба моя была назначена 24 апреля, в день рождения моей невесты, когда ей {должно было} исполниться 18 лет. Весна в этом году была ранняя и прекрасная, какой с того времени не бывало; к половине апреля листья на деревьях совершенно распустились; бо льшую часть дня Левашовы и я проводили в их прекрасном саду. За несколько дней до свадьбы приехала моя мать с моей сестрой, ее мужем и малолетнею дочерью. Несмотря на необыкновенно раннюю весну, дорога от Задонска до Москвы была неудобопроезжаема, так что они насилу дотащились. Викулин нанял дом на Арбате, в котором впоследствии помещалась комиссариатская комиссия.

С приездом моей матери возник вопрос о том, она ли прежде поедет к Левашовым, или невеста обязана, не ожидая ее приезда, быть у моей матери. Каждый утверждал по-своему; это меня очень тревожило, тем более что дядя князь Александр в этом случае принял сторону моей матери. Кончилось тем, что сестра моя с мужем поехали к Левашовым, затем невеста моя с отцом, так как ее мать давно по болезни не выезжала, отдали им визит. При этом свидании матери моей с невестой они, видимо, друг другу не понравились.

Е. Г. Левашова желала, чтобы наше венчание происходило в церкви Сиротского дома на Новой Басманной {656}и было совершено исповедовавшим ее в этот год протоиереем Архангельского собора Тяжеловым {657}после нескольких лет, в которые она не причащалась, вследствие чего протоиерей церкви Трех Святителей, у Красных ворот {658}, отказался ее исповедовать. В церкви Сиротского дома не было особого священника, а она была в заведовании протоиерея церкви Св. Никиты на Старой Басманной {659}, В. И. Богданова, бывшего моим законоучителем в заведении Лопухиной, {как упомянуто мною в I главе «Моих воспоминаний»}. Богданов, обижаясь тем, что пригласили не его, а другого священника для венчания, заявил, что оно в назначенный день совершено быть не может, так как накануне праздничных дней церковными правилами запрещается венчание, а 25 апреля празднуется день св. евангелиста Матфея. Это заставило меня лично просить викарного архиерея о разрешении Богданову допустить 24 апреля венчание в означенной церкви Сиротского дома {660}; {между тем} в этот день в 1838 г. было в Москве в {знакомом} нам обществе очень много свадеб, венчанных священниками без всякого разрешения.

Посаженым отцом моим был дядя князь Александр, а посаженой матерью сестра моя. У жены моей посажеными были П. Я. Чаадаев (никогда не бывший женатым, что было противно принятому обычаю) и А. Ф. Кологривова [ Анисья Федоровна Вельяминова-Зернова ]. Шаферами были у меня А. С. Цуриков и Александр Лаврентьевич Варнек {661}, бывший адъютантом командира стоявшего в Москве корпуса Нейдгардта {662}, а у жены ее братья. Совершение бракосочетания было исполнено Тяжеловым превосходно; все молитвы читались внятно, так что я не помню, чтобы когда-либо присутствовал при подобном совершении брака. Из церкви поехали на нанятую Левашовым для нас квартиру, в нижнем этаже дома Муромцева на Сретенском бульваре. Сверх шампанского вина, которое обыкновенно предлагается в подобных случаях, было предложено значительное число ягод; это угощение тогда по раннему времени года представляло особенность. На свадьбе было человек 30, и в том числе мои начальники: бывший, генерал Яниш, и настоящий, полковник Гермес.

После свадьбы мы делали обычные визиты, которых было много по большому числу знакомых матери. Жена, вовсе еще не выезжавшая в свет, как по причине молодости, так и болезненного положения ее матери, очень тяготилась этими выездами и решительно объявила, что будет ездить только к тем, которых знакомство ей приятно, и по крайней необходимости к самым близким родным. Результатом этих визитов была {только} потеря женой довольно дорогой бриллиантовой серьги, данной ей в приданое. Число моих родных дядюшек и тетушек, не говоря уже о двоюродных, просто ужасало ее. Мать ее не имела ни братьев, ни сестер; отец имел сестру {663}, которая давно умерла и оставила одну дочь, Анну Петровну Бекетову н, жившую далеко. Единственными в Москве родственниками Н. В. Левашова, и то дальними, были Иван, Константин и Александр {664}Александровичи Левашовы и часто приезжавший из Оренбургской губернии брат их Николай. Первые двое бывали у Н. В. Левашова не часто, и последние двое были с ним дружны и {только} баловали, в особенности Николай, его детей, которые и с родителями своими обращались как с равными. В моем же семействе была <���введена> строгая дисциплина; отношения племянников и племянниц к дядюшкам и тетушкам были самые подчиненные; им казалось, что и жена племянника должна быть в тех же к ним отношениях. Все это очень тяготило мою жену, {привыкшую к свободной жизни вследствие не только любви, но и постоянного баловства своей матери}, и она всеми способами отдалялась от моих родных, что порождало неприятности.