Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

Из моих друзей всего чаще посещали нас Цуриков, Нарышкин и Петр Максутов. Из них Цуриков также не нравился жене моей своими резкими остротами и пустым, как она находила, фразерством, а главное тем, что он располагался у нас как бы в своем доме, приходя иногда не совсем в трезвом состоянии. В первое время после женитьбы и мне случалось, хотя весьма редко, приходить домой поздно и в таком же состоянии. Жена приписывала это влиянию Цурикова и потому тем более не любила его, хотя была настолько умна, несмотря на свои молодые лета и совершенное незнание света, что меня никогда в этом не упрекала, понимая, что упреки не поведут к лучшему. Нарышкин, ценя добрейшее сердце моей жены и зная, до какой степени она была балована в родительском доме и в особенности матерью, находил во многих ее поступках что-то детское; он вскоре сделался у нас своим человеком, называя часто жену мою «дитею», а потом почему-то начал называть ее «дети». Сначала это несколько скандализовало жену, но она вскоре привыкла к обращению Нарышкина, которого нельзя было не полюбить. С Петром Максутовым она сошлась скорее, чем с другими. Он часто видал у нас предмет своей страсти, Р. И. Лан, которая, равно как и искренний друг жены Е. И. Вельяминова-Зернова {665}, чаще всех бывали у нас. Впрочем, мы мало сидели дома, целые дни проводили у ее родителей или ездили гулять по окрестностям в экипажах и верхом. Никогда не учившись верховой езде, я не любил ее и избегал по возможности.

В конце мая мы были в гостях у И. А. Левашова в Сокольниках и оттуда вздумали проехать в простой телеге по узкой земляной насыпи над кирпичным водопроводом до большого Ростокинского водопроводного моста. Жена моя правила лошадью; она была очень сильна и любила выказывать свою силу, которою мерилась даже с Цуриковым, человеком замечательно сильным. Она поднимала тяжелые гири и двигала садовые катки, которые Цуриков едва мог поднять и двигать. Это излишнее напряжение, а может быть, и толчки при необычной поездке в телеге были причиной тому, что немедля после этой поездки жена почувствовала особые боли, на которые не было обращено должного внимания. Вместо того чтобы посоветоваться с хорошим акушером, сказали об этих болях Н. X. Кечеру, не имевшему медицинской практики и не понявшему причины страданий моей жены. Эта ошибка имела последствием то, что жена моя первые восемь лет по замужестве вовсе не рожала, а впоследствии ее роды были постоянно преждевременны.

Видя, что с 10 000 руб. асс., которые обещал нам давать мой тесть, и с прибавкою моего годового содержания 1500 руб. асс., а всего на настоящий счет до 3300 руб. сер. жить будет затруднительно, и частью совестясь тем, что доходы жены почти в семь раз более моих, я хотел переменить род службы, надеясь, что докажу неправильность применения ко мне правила десятилетней обязательной службы в ведомстве путей сообщения. Из двух приведенных причин, по которым я хотел переменить службу, я представлял матери моей только первую, но она выразила крайнее неудовольствие тому, что я, воспитанный в нужде, не умею довольствоваться значительной, по ее мнению, суммой в 3300 руб. в год, и желала, чтобы я не переменял карьеры, в которой {уже} умели оценить мои способности.

Я согласился поступить по совету матери только в том случае, если мне дадут место в Москве. В исполнение этого желания моего 21 мая я был назначен к работам соединения рек Москвы и Волги и поступил в распоряжение директора той части этих работ, которые производились в Москве, инженер-подполковника Алексея Васильевича Поленова {666}. Я видимо ему не понравился, а потому, чтобы быть свободным первое лето после моей женитьбы, я взял трехмесячный отпуск, по истечении которого целый год еще находился в распоряжении Поленова. Он занимал меня весьма мало и редко: поверками смет и отчетов, так что можно сказать, что я все это время вовсе не был занят по службе.

Сверх вышеупомянутых {бывших часто у меня} друзей моих заезжал к нам и к Левашовым шафер мой А. Л. Варнек, человек умный, добрый, честный, аккуратный и приятной наружности. Он просил меня передать Левашовым предложение его жениться на их старшей дочери, но Н. В. Левашов решительно отказал, и причиной отказа было неимение денег на приданое, так как Варнек также не имел состояния, а делать два приданых в год Левашов находил невозможным. Но какая огромная разница была бы в судьбе моей свояченицы, если бы тогда не отказали этому во всех отношениях достойнейшему человеку, которого бренные остатки 16 июня 1872 г. я проводил до его могилы на Смоленском кладбище.

Теща моя, которая по болезни не могла выезжать, очень желала, чтобы мы жили с нею на одном дворе, и с этой целью заново был переделан ближайший к большому дому Левашовых флигель, в котором до этого времени помещались старший их сын, находившийся в отставке, Василий и известный впоследствии революционер М. А. Бакунин. Мы в этот флигель переехали осенью. Второй сын Левашовых Валерий тогда же поступил в университет, затем двое младших, Анатолий и Николай, учились дома. Левашовы, видимо, постоянно нуждались в деньгах, а ученье младших сыновей стоило очень дорого, и я обратил внимание родителей на то, что они оказывали весьма ничтожные успехи. Отец их был совершенно неспособен к воспитанию детей, а мать не могла ими заниматься по причине постоянно увеличивавшегося болезненного состояния. Решено было отдать их в казенное заведение; опасаясь, что если их поместят в одно из московских заведений, то по слабости к ним родителей они будут в нем плохо учиться и оставят заведение до окончания курса, я предлагал определить их в артиллерийское училище в Петербурге, тем более, что они имели способность к математическим наукам. Но по настоянию Н. X. Кечера они были отданы в Московский дворянский институт {667}.

Мы жили в большом Левашовском семействе спокойно и весело. <���Несмотря на болезненное состояние моей тещи, она любила, чтобы дети ее веселились>. Страдая и лежа в постели, моя теща была рада, что дети ее и их друзья веселятся. Даже когда, бывало, утихнет шум в доме, она спрашивала о причине этой тишины. Это была женщина редкой доброты. Свободный от служебных занятий, я более чем когда-либо предался любимому моему занятию, чтению книг, преимущественно исторических. Родители жены моей, в особенности ее мать, с каждым днем более и более ко мне привязывались. Они имели довольно большое знакомство, {как видно из III главы «Моих воспоминаний»}. Жена моя почти никуда не выезжала; впрочем, с декабря мы начали по вторникам ездить на балы в благородное собрание; бывали также довольно часто во французском театре.

В конце декабря, собираясь в этот театр, я получил от жившего в другом флигеле дома Левашовых П. Я. Чаадаева альманах на 1839 г., в котором была помещена известная лебединая песнь партизана поэта Давыдова. Он осмеивал тогдашнее московское общество; в этой песне, между прочим, были следующие стихи: