Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

В присланном мне экземпляре Чаадаев написал против этих стихов: «Это я». Чаадаев постоянно посещал французские представления, которые бывали два раза в неделю: по средам и субботам. Он никогда не отходил от своего кресла и всегда ожидал, чтобы к нему подходили, но в этот вечер изменил этому строго соблюдаемому правилу; увидав меня в другом ряду кресел, он немедля подошел ко мне и заговорил о стихах Давыдова с неудовольствием. Они вообще были дурно приняты московским обществом, которое находило неприличным смеяться над теми, которые находятся на дурном счету у правительства, и тем как бы стараться ему подслужиться.

Приятность и спокойствие нашей жизни были нарушаемы тревожным состоянием моего тестя, когда ему приходилось уплачивать долги, а уплачивать было нечем, и постоянно ухудшавшимся состоянием здоровья моей тещи. Она ожидала скорой смерти и очень опасалась, что при ее жизни не успеет наделить мою жену обещанным имением. Она вместе с мужем назначала жене моей 600 душ, при которых было <���не менее> 9 тыс. десятин земли. Назначенные нам крестьяне были поселены в тех деревнях Макарьевского имения моего тестя, которые были в числе лучших, именно в д. Галибихе и ее окружающих. Крестьяне платили по 30 руб. асс. оброка с души в год, что составляло годового дохода с 600 душ 18 тыс. руб. асс., а так как имение было заложено в Московской сохранной казне за 150 тыс. руб. асс., за которые следовало ежегодно уплачивать 9000 руб., то остальные 9000 руб. асс. составляли бы чистый доход. Надеялись, что мы понемногу и, хотя по низким ценам, будем иметь возможность ежегодно продавать лесу на 1000 руб. асс., так что мы с имения будем получать те же 10 000 руб. асс. в год, которые теперь получали от тестя. Для {устройства} этого выдела дочери, устройства завода {для выделки} стеариновых свечей, от которого ожидали больших выгод, и вообще для улучшений по управлению имением, в котором на некоторых деревнях накопились огромные недоимки {по уплате оброка}, тесть мой поехал в начале 1839 г. в свое нижегородское имение.

В феврале этого года приехал в Москву брат мой Николай, окончивший курс в Военной академии; он остановился у нас и по своему веселому характеру придал еще более живости нашему семейному кругу. Впрочем, украшенный золотым аксельбантом, который был тогда отличием окончивших курс в Военной академии до перевода их в Генеральный штаб, он много выезжал и почти ежедневно бывал на балах у знакомых, а равно на балах в благородном собрании, которые тогда были много посещаемы, в особенности утренний бал в субботу на Масленице.

7 марта был день рождения моей тещи; мы, не предупредив ее, разучили несколько сцен из «Горе от ума». Я взял на себя роль Фамусова, брат Николай Скалозуба, Кечер Чацкого. Весь день 7 марта прошел очень весело. 8 марта теща говорила, что муж ее пишет о необходимости достать денег для уплаты какого-то долга; она мне поручила хлопоты по этому делу. 9 марта мы думали праздновать именины моего шурина, студента Валерия, но поутру мне пришли сказать, что теще моей очень дурно; вскоре собрали четырех докторов, но не было более возможности помочь, она скончалась. Горесть всего семейства, всей прислуги была чрезвычайная; все понимали, что в ней теряли единственное всех связывавшее звено; жена моя теряла не только нежную мать наравне с братьями и сестрой, но и лучшего друга.

По причине отсутствия тестя моего я вдруг сделался неожиданно главою большого семейства и большого дома; явились новые для меня хлопоты по погребению тещи, а потом по содержанию дома. Совершенное безденежье увеличивало хлопоты, которые были облегчены помощью дяди моего А. Г. Замятнина, проезжавшего в это время через Москву по случаю перевода его жандармским губернским штаб-офицером из Вятки в Рязань. Пристав Басманной части, ввиду скоропостижной смерти моей тещи, требовал анатомирования ее тела и приложения печатей ко всему имуществу. Его убеждали, что скончавшаяся долго была больна и ее смерть не скоропостижная, что незачем прикладывать печати, потому что все наследники налицо, но убеждения не помогали, пока частному приставу не дал, кажется, 50 руб. асс. (14 руб. 28 коп. сер.) дядя мой Замятнин, и так взятка дана была чиновнику городской полиции чиновником тайной полиции, обязанным наблюдать за тем, чтобы взяток не давали и не брали. 12 марта похоронили тещу в Покровском монастыре подле ее матери, Екатерины Андреевны Решетовой {669}, и других родных.

Я послал к тестю известие о кончине его жены с эстафетою; он отвечал, что скоро воротится в Москву; впоследствии в каждом письме откладывал свой приезд и вернулся только в конце июня. Все это время я был в больших заботах по содержанию большого дома, и к этим заботам присоединились еще следующие.

В апреле узнал я, что моего внучатного брата кадета Московского кадетского корпуса Андрея Золотницкого {670}представляют за какую-то шалость к разжалованию в солдаты на 12-летний срок. Он был действительно большой шалун и дурно учился. Я почел своею обязанностью выручить его из этой беды и, узнав от знакомого мне его ротного командира, что главное влияние в корпусе имеет инспектор классов князь Владимир Львов {671}и что директор корпуса генерал Годейн делает означенное представление по настоянию Львова, просил убедительно последнего пощадить Золотницкого, поступившего ребенком в корпус, куда отдан был {для воспитания} в надежде, что он будет выпущен из корпуса офицером, а не солдатом; вина же в том, что он дурно воспитан, падает на его воспитателей. Львов отвечал, что разжалование Золотницкого в солдаты уже решено и что отправление об этом представления зависит не от него, а от директора, к которому советовал обратиться с моей просьбой. Я пошел к директору, но Львов меня у него предупредил, и директор, выйдя ко мне, объявил, что он не хочет держать в корпусе паршивой овцы, которая заражает все стадо, что он удивляется моему ходатайству и как я мог себе вообразить, чтобы достаточно было моей просьбы для отмены назначенного наказания, которое он обязан сделать по долгу начальника. Я ему отвечал, что если он думает исполнить этим свой долг начальника, то я исполняю также долг родственника, и так как Золотницкий до последней его шалости был внесен в список кадет, назначенных к производству в офицеры, то просил простить Золотницкому эту шалость; по выпуске же его из корпуса он не может иметь вредного влияния на кадет, остающихся в корпусе. Но генерал Годейн не переменил своего решения. В этот день он обедал в Английском клубе за одним столом со мной; я рассказал моим соседям о моем утреннем посещении генерала; многие члены клуба приняли мою сторону и уговорили его выпустить Золотницкого в офицеры. Таким образом Золотницкий избавился от 12-летнего солдатства и был произведен в офицеры в один из казачьих полков на Кубани.