Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

Знав хорошо Дельвига, смею уверить, что это написано было им не для того, чтобы исправить то положение, в которое он был поставлен запрещением ему издавать газету; нет, он на это не был способен, это было продиктовано ему глубоким чувством преданности к своему Государю, чего может быть уже никто не поймет в наше время, а тем более тогда, когда эти записки сделаются общим достоянием, и подобных-то людей преследовали наши правительственные деятели.

Сцена между Бенкендорфом и Дельвигом сделалась вскоре известна всему городу. Из людей, близких Дельвигу и имевших некоторое значение при дворе, были министр юстиции Дашков {409} 409 Дашков Дмитрий Васильевич (1832–1839) – действ. тайный советник, министр юстиции, генерал-прокурор, член Гос. Совета, председатель Департамента законов (1839). Был членом общ-ва «Арзамас». , у которого Дельвиг в это время состоял на службе, товарищ министра внутренних дел Блудов {410} 410 Блудов Дмитрий Николаевич, граф (1842) (1785–1864) – литератор, один из основателей литературного общ-ва «Арзамас», действ. тайный советник, министр внутренних дел (1832), главноуправляющий II отделением канцелярии государя, министр юстиции, президент Академии наук (1855), председатель Совета министров (1861). Литературный вкус Д. Н. Блудова охарактиризовал А. С. Пушкин, называя его «маркизом Блудовым». и Жуковский.

Дашкова не было в Петербурге, следовательно, он не мог принять участия в защите Дельвига; на Жуковского, как на литератора, хотя и воспитателя Наследника, не всегда смотрели <���при дворе> дружелюбно. Оставался один Блудов, который несколько раз приезжал к Дельвигу отговаривать его от подачи жалобы Государю на Бенкендорфа, говоря, что можно жаловаться Государю на всех, даже на самого Государя, но не на Бенкендорфа, что подобная жалоба поведет Дельвига только к бо льшим неприятностям, а он, имея жену и дочь, обязан стараться их избегать. Блудов при этом брал на себя объяснить все Бенкендорфу и довести его до того, что он приедет извиниться перед Дельвигом и что дозволено будет продолжать издание «Литературной газеты». Дельвиг, в душе уверенный в справедливости ГОсударя, с трудом согласился не подавать жалобы.

Действительно, вскоре приехал к Дельвигу служивший при III отделении канцелярии Государя чиновник 4-го класса Боголюбов {411} 411 По-видимому, Варфоломей Филиппович Боголюбов, сходный отзыв о котором дает Н. И. Греч в книге «Записки о моей жизни» (Примечания). (боюсь, не изменила ли мне память, не ошибаюсь ли я в фамилии этого чиновника) и приказал доложить, что он с поручением от Бенкендорфа. Означенный чиновник имел репутацию класть в свой карман дорогие вещи, попадавшиеся ему под руку в домах, которые он посещал. Дельвиг вследствие этого сказал мне, чтобы я убрал со стола дорогие вещи, но таковых, кроме часов и цепочки, не было, и я ушел с ними из кабинета Дельвига, так как его разговор с чиновником должен был происходить без свидетелей.

По отъезде чиновника Дельвиг сказал мне, что Бенкендорф прислал заявить, что сам по нездоровью не может приехать, а прислал извиниться в том, что разгорячился при последнем свидании с Дельвигом и что издание «Литературной газеты» будет разрешено, но только под редакцией Сомова, а не Дельвига, так как уже состоялось Высочайшее повеление о запрещении издания под его редакцией.

Пушкин был тогда в Москве и долго ничего положительного не знал о происходившем, удивляясь только долгому замедлению в выходе «Литературной газеты».

Греч в это время рассказывал, что Дельвиг напрасно так огорчается поступком Бенкендорфа, что все-таки время сделало свое и Бенкендорф мог обойтись с Дельвигом хуже, приводя в пример обращение с ним, Гречем, графа Аракчеева по поводу статьи, помещенной некогда в издаваемом им «Сыне Отечества» о конституции {412} 412 Имеются в виду публицистические выступления «Сына отечества» в 1816–1820 гг. в виде статей Куницына «О конституции» и «Замечания на основы российского права», а также в виде полемики с петербургским изданием «Дух журналов», когда некоторые вопросы рассматривались в духе либерализма и даже говорилось о возможности введения в России конституции. , хотя он не преминул в этой статье упомянуть, насколько всякая конституция была бы вредна для такого государства, как Россия. Аракчеев позвал к себе Греча, пригласил его сесть и, когда он не садился, то схватил его за оба плеча и, насильно посадив, спросил его: что такое он напечатал о конституции, и, не выслушав ответа Греча, сказал ему: «Ведь ты, Николай Иванович, учился у ученых немцев, а я у пономаря» и, ударив Греча по носу книжкой, в которой была помещена статья о конституции, прибавил: «А он учил меня, что конституция кнут; так по-нашему конституция кнут, ученый Николай Иванович».

{Греч это рассказывал как бы в утешение Дельвигу и, кажется, ему лично, но наверно не помню, может быть, это передано кем-либо из общих знакомых.}

Извинение Бенкендорфа нисколько не подействовало на Дельвига к лучшему; он, всегда хворый и постоянно принимающий лекарства, заболел сильнее прежнего, так что пользовавший его доктор запретил ему выходить из дома. Нравственное состояние Дельвига было самое грустное; он впал в апатию, не хотел никого видеть, кроме самых близких, и принимал посторонних лиц весьма редко.

В это время ежедневно у него обедали М. Л. Яковлев, Сомов, брат Александр и я, иногда князь Эристов, Плетнев, Щастный и некоторые другие близкие. Сомов, брат Александр и я оставались до ночи. Прежде никогда не играли в карты в доме Дельвига, теперь же каждый вечер последние трое и Дельвиг садились играть в бостон, за которым ставили все ремизы, и игра не оканчивалась; к концу года ремизы дошли до очень значительной цифры, а в последний день этого года брат Александр ушел в польский поход. Так эта игра осталась без расчета; двое из участвовавших в ней, Дельвиг и брат Александр, умерли в продолжение следующего года, а Сомов вскоре последовал за ними. Брата Александра провожал я пешком до Красного кабачка, где мы с ним распрощались; брат был и нравственно и физически вполне живым человеком; мне и в голову не приходило, что это был последний поцелуй на вечную разлуку.

Брат Александр перед этим походом печатал «Ундину», свой перевод под псевдонимом Влидге; мне оставалось просмотреть последний корректурный листок. Переплет первых экземпляров этой книги, вышедше й в половине января 1831 г., был траурный по случаю кончины Дельвига.

Здоровье Дельвига в ноябре и декабре 1830 г. плохо поправлялось; он не выходил из дома. Только 5 января 1831 г. я с ним был у Слёнина и в бывшем магазине казенной бумажной фабрики, ныне Полякова н, где Дельвиг имел счета. На этих прогулках он простудился и 11 января почувствовал себя нехорошо, однако утром еще пел с аккомпанементом на фортепиано, и последняя пропетая им песня была его сочинения, начинающаяся следующею строфою: