Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

По случаю поста нельзя было достать ничего съестного; мы имели с собою провизию; Викулин также постился, а потому спрашивал крестьянских щей, каши, картофелю и при расплате, несмотря на то что хозяева требовали весьма незначительной платы за взятое у них (напр., двугривенный), он все еще выторговывал несколько копеек.

В Орле мы виделись с епископом Никодимом {552}и другими властями, но с чем приехали, с тем и уехали. Наряженное в Ельце следствие должно было продолжаться, и нашим приездом мы не изменили неправильно данного ему направления насчет отыскания родства между новобрачными. Мне казалось, что причиной такого неудачного исхода нашей поездки были слишком вялые разъяснения Викулина по означенному предмету и его скупость. Явно было, что в консистории желали получить взятку. Читатель, может быть, обвинит меня в том, что я хотел действовать незаконными путями, но пусть он примет в соображение то, что в описываемое мной время без взяток никакое дело в консисториях не решалось, и тем более дело, в котором замешан был богатый человек. Когда читатель прочтет далее все последствия этого дела, то согласится, что хотя и гнусно давать взятки, но, при известном настроении общества, едва ли не лучше было бы Викулину в Орле воспользоваться этим средством для прекращения начинавшегося дела.

По возвращении в Колодезское я ездил к моей воспитательнице, С. М. Баратынской, жившей в имении своего мужа в Кирсановском уезде Тамбовской губернии. Ехал я на сдаточных и, останавливаясь в крестьянских избах на время, в которое меняли лошадей, видел грустный быт наших крестьян в одной из хлебороднейших губерний; в этом году крестьяне еще более обнищали по случаю сильного неурожая и чрезвычайно возвысившейся цены на хлеб. В деревне Баратынских жили, кроме С. М. Баратынской и ее мужа, мать последнего, больная старушка, которую я, во все мое у них пребывание, не видал, и братья его: поэт Е. А. Баратынский с женой, урожденной Энгельгардт, и детьми, и Лев Абрамович Баратынский {553}, который был женат на своей крепостной, не показывавшейся в семействе Баратынских. Он был большой пьяница; все четверо братьев Баратынских {554}любили выпить более должного. Четвертый их брат Ираклий Абрамович {555}жил в Петербурге; он, по званию адъютанта генерал-фельдмаршала графа Дибича, был прислан в Петербург с известием о сражении при Остроленке {556}и, по смерти Дибича, был назначен флигель-адъютантом. Я в 1831 г. часто видал его у Дельвигов.

С. М. Баратынская была чрезвычайно рада меня видеть, она, и совершенно по праву, смотрела на меня как на своего воспитанника. Ее ко мне отношения не вполне понимались ее вторым мужем, который, впрочем, выказал также удовольствие моему приезду.

Жизнь в деревне у Баратынских была устроена на английский манер, вероятно, в подражание их соседу Кривцову {557}, большому англоману, человеку очень умному, но взбалмошному до неистовства, так что в бытность его губернатором советники губернского правления решились составить журнал, которым его самовольно отставили от должности. Вслед за тем он действительно был уволен от службы и жил в своем Кирсановском имении, устроенном по английскому образцу.

Утро в деревне Баратынских посвящалось занятиям каждого в своем помещении; все собирались к часу пополудни вместе завтракать; после завтрака некоторые оставались в общей зале, другие расходились до обеда, который подавали в семь часов вечера. Послеобеденное время до полуночи все проводили вместе в разговорах и за карточной игрой. После полуночи С. А. Баратынский приглашал в свой кабинет меня в халате, и мы втроем, он также в халате и жена его в дезабилье, проводили часа полтора в полутемноте при пылающем камине. В это время мы оставались как бы в тесном семейном кругу, вспоминали прошедшее и пили хорошие вина. С. А. Баратынский хотел этими приглашениями показать мне, что он вполне понимает мою, так сказать, сыновнюю любовь к его жене, побудившую меня приехать к ним за несколько сот верст; но мне казалось, что он вместе с тем ревниво наблюдает за моим обращением с его женой.

Во время послеобеденных разговоров Баратынские, а также и часто бывавший у них Кривцов, удивлялись моим разнообразным познаниям не только в положительных науках, но и в стратегии, о которой я, впрочем, сам имел самое поверхностное понятие, и радовались, что образование нашего юношества приняло такое практическое направление и что оно уже выработало такую, по их мнению, замечательную личность, как моя и, конечно, многие другие.

В обратный путь я выехал за несколько дней до праздника Рождества Христова, в одно время с Кривцовым, с которым мы должны были расстаться в Тамбове, так как он ехал в Москву, а я в Задонск. Снег в это время был очень глубокий, а экипаж Кривцова был на колесах; я советовал поставить его на полозья, но он уверял, что доедет до Москвы на колесах, и бился со мной об заклад на 25 руб. асс., {что он это выполнит}. Он столько натерпелся в проезд от деревни Баратынских до Тамбова, что последние, провожая нас, уговорили его поставить карету на полозья, говоря, что самое меньшее, что он может потерять при падении, это свою чрезвычайно искусно сделанную в Англии деревянную ногу, стоившую, кажется, 5000 руб. асс. (1428 руб. сер.), которая ему хорошо заменяла ногу, потерянную им в Бородинском, помнится, сражении. Конечно, Кривцов заплатил мне заклад.

В начале января 1834 г. мать моя со мной выехала из Колодезского, считая весьма полезным, чтобы дочь ее первое время своего замужества провела со своим мужем без матери и <���вообще> близких родных. Мы поехали на сдаточных в Чернский уезд, к тетке баронессе Л. М. Дельвиг, были и у сестры ее Н. М. Красильниковой. В это посещение мать моя, видя, что молодые мои двоюродные братья Александр и Иван, из которых первый растолстел до невероятности, ничего не делают, уговорила свою невестку, их мать, женщину апатичную, поместить их хотя бы в Дворянский полк в Петербурге.

От баронессы Л. М. Дельвиг мы поехали, взяв с собою ее дочь Глафиру, в Калугу, где жили мои родные тетки по отцу: Христина Антоновна Паткуль, вдова бывшего витебского коменданта, умершего в Калуге председателем уголовной палаты, и Екатерина Антоновна Куцевич с больным мужем, отставным саперным подполковником.

Я всегда защищал правила нашей церкви, которыми запрещается брак между близкими родственниками и свойственниками. {Действительно, частые близкие сношения могут породить между ними во время их молодости такую связь, которой последствием должен быть брак, а можно ли ожидать хороших последствий от брака, основанного на минутном увлечении двух молодых неопытных существ. Когда же молодым людям известно, что церковь не дозволяет совершение браков между близкими родственниками и свойственниками, то они ведут себя осторожнее.} Проез д на долгих, {то есть на одних лошадях} от с. Белина, имения баронессы Л. М. Дельвиг, до Калуги был довольно продолжителен; мы сидели втроем в закрытой кибитке; двоюродная моя сестра Глафира сидела между моей матерью и мной. Она не была хороша собою, но имеет ли это особое значение для 20-летнего юноши. Она была молода, мы любили друг друга с детства и часто целовались. Если бы я не имел постоянно в виду церковного запрещения на вступление в брак с двоюродной сестрой, то это путешествие могло бы иметь нехорошие последствия, и мне кажется, что мать моя, при своей замечательной рассудительности, поступила неосторожно, взяв с собою в Калугу племянницу свою Глафиру.