Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

Мои тетки, X. А. Паткуль и Е. А. Куцевич, были бедны, но, несмотря на их бедность, маленькая квартира, в которой они жили, была чиста, кушанье было хорошо изготовлено, а в особенности кофе, сливки и масло были превосходны.

Они были очень добрые женщины, а X. А. Паткуль и очень умна. Муж Е. А. Куцевич был ранен в голову; <���по этой причине> он всегда был в раздражительном состоянии и требовал от жены постоянного ухода, но к X. А. Паткуль относился с большим уважением; здороваясь, прощаясь и после обеда и кофе целовал ее руку, а между тем потихоньку всем на нее жаловался. Он не спал по целым ночам и не дозволял своей жене, которая должна была днем заниматься хозяйством и работать для продажи, отлучаться от него ни на одну минуту. Тетка моя делала это с таким самоотвержением, что не только всем посторонним казалось, что подобная жизнь ей приятна, но она так с нею свыклась, что действительно все, что делала для мужа, она не только считала священной обязанностью, но и удовольствием.

Двоюродную сестру мою Глафиру мы оставили гостить у теток в Калуге, а я с матерью возвратились в Москву, где наняли небольшую квартиру в одном из переулков, идущих от Остоженки к р. Москве.

Эту зиму провели мы, как и прошедшие, в хождении по церквам, в разъездах с визитами и на обеды к родным и знакомым, и я, сверх того, ездил по балам и по танцевальным вечерам.

В 1833 г. выпущены из Института путей сообщения мои товарищи барон Фиркс, впоследствии [58]известный под псевдонимом Schedo-Ferroti (Шедо-Ферроти), и два брата князья Максутовы. Они все трое очень любили танцевать и в Петербурге ездили на публичные танцевальные вечера и в общества статских и действительных статских советников; тем с бо́льшим рвением они пустились в танцы в Москве, где, по недостатку кавалеров, было им радо самое лучшее общество, так что Фирксу не было более надобности лгать, как он это делал в Петербурге, что он накануне был на балу chez la princesse ou chez la comtesse (у княгини или графини); так, между прочим, он, протанцевав целую ночь в петербургском пансионе г-жи Паль н, уверял на другой день своих товарищей по институту, что он был у графини Пален {558}, пока бывшие с ним на вечере у г-жи Паль князья Максутовы не изобличили его во лжи. И к чему Фиркс так заботился уверять, что он принадлежал в Петербурге к аристократическому обществу? Бо льшая часть его товарищей не придавали этому никакой цены, не потому, чтобы они были заражены демократическими идеями, а просто по непониманию, что такое аристократия и какое ее значение. Фиркс в Москве действительно посещал высшее общество, как он с особенным ударением говорил: «la haute societé», и потому бывал в обществе действительных графинь и в особенности княгинь и княжон, которыми Москва очень обильна.

Присутствие этих товарищей в московском обществе сделало и меня несколько развязнее, а может быть, этому способствовал и навык, приобретенный прошедшею зимою, увеличение моих денежных средств и, наконец, другой взгляд некоторых московских маменек, считавших моего зятя гораздо более богатым, чем он был в действительности, и полагавших, что его богатство и на мне может отразиться.

В зиму 1833/34 г. замечательны были по многочисленности гостей балы князя Друцкого-Сокольницкого-Гурко-Ромейко {559}. Общество на его балах не могло поместиться в нанимаемом им обширном доме, и потому он давал балы в зале благородного собрания. Многие знакомились с князем и княгинею во время балов, а так как им не было возможности всех запомнить и многие знакомые приезжали после бала к ним с визитами и были принимаемы без доклада, то от этого выходили уморительные qui pro quo [59]. Довольно пожилой князь был крив и имел один глаз хрустальный; княгиня была молодая женщина; оба недалекие. Последнюю я видел в 1852 г. в Смоленске; она, овдовев, вышла замуж за Бахметева н, который в этом году был смоленским уездным предводителем дворянства; жили они не роскошно.

Воскресенье Масленицы, которое называется Прощальным, {потому что в этот день принято просить друг у друга прощение перед наступлением Великого поста}, я провел в 1833 г. вне дома и засиделся очень поздно у моего товарища Лукина, только что женившегося и ехавшего служить на Кавказ. Мать моя дожидалась меня до полуночи; я приехал позже, и она на другой день мне сильно выговаривала за то, что я этот прощальный день провел розно с нею и не исполнил относительно ее принятого обычая [60].

Помещики отдавали тогда в ученье разным мастерствам детей своих крепостных дворовых людей и даже крестьян; богатые помещики, по окончании ученья этих мастеровых, брали их к себе во двор, бедные же пускали их по оброку, который назначался самими помещиками и был тем <���более> значительнее, чем мастеровые оказывались способнее к своему мастерству. Мать моя имела такого человека, который был отличным сапожником, хорошего поведения и мог бы скоро сделаться хорошим хозяином сапожного мастерства. Он платил большой оброк, и мать моя, желая увеличить мои денежные средства, подарила мне его в день моего рождения, 13 марта. Но человек этот незадолго перед тем умер, и я скрывал его смерть; теперь я должен был сказать матери о смерти этого человека, что ее очень огорчило.

В начале лета С. А. Викулин с женой поехал в Петербург на винные откупа; с ними поехала и мать моя, которая с этого времени уже не расставалась с Викулиными. В Петербурге сестра познакомилась с своим пасынком Семеном и двумя падчерицами вдовою Настасьею Вадковскою {560}и Татьяной Норовой и ее мужем, Петром Дмитриевичем {561}.

С. С. Викулин слыл в обществе за очень скромного [61]и хорошего человека; Вадковская была злая фурия, а Норова пустая женщина, в полной зависимости от Вадковской. Муж Норовой был пустой человек, карточный игрок, и, как оказалось впоследствии, игрок не чистый, чего тогда мы не подозревали.

Отношения их к молодой мачехе, конечно, не могли быть очень приятны, но по наружности все было прилично; <���и даже> сестра, по просьбе Норовых, крестила родившегося у них в это время сына.

Пасынок моей сестры Семен Викулин был к ней очень предупредителен и почтителен; <���к моей сестре> таким он оставался во все время жизни его отца, которого посещал почти каждый год в его деревне и оставался у него по нескольку месяцев. Он казался очень почтительным сыном <���и был приятным собеседником>. Про сестер же его было известно, что они нещадно бранили своего отца до вступления его во второй брак, а тем более после этого; главное их неудовольствие происходило из-за того, что они от отца получали в год 10 000 руб. асс. (2857 руб. сер.) каждая, <���что> в обществе, в котором они жили в Петербурге, этого было недостаточно, а они были уверены, что отец их <���был> очень богат и мог им давать гораздо более. Далее будет изложено, что они ошибались относительно значительности богатства их отца. Осенью того же 1834 г. С. А. Викулин с женой и тещею возвратился в свое имение Колодезское, я же остался один в Москве.