Виктор Минут - Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Когда я прибыл в санаторий, в нем было 28 человек пансионеров, исключительно военные, человек шесть-семь были поляки, остальные русские. Большей частью молодежь в возрасте 25–35 лет, лишь двум человекам было за сорок, моего же возраста не было ни одного. Прибыли они в санаторий главным образом с Северо-Западного фронта, меньшинство с Украины после падения гетмана Скоропадского {156}(недолго продержался он, действительно оправдав свою фамилию).

Приняли меня в санатории очень радушно. История моего бегства, значительно преувеличенная в отношении испытанных мною лишений, предшествовала моему появлению, и весь персонал, по-видимому, задался целью восстановить якобы утраченные мною силы и здоровье; что я был несколько утомлен после моего путешествия – это верно, что же касается питания, то во время моего пути я питался немногим хуже, чем сидя на месте в Тверской губернии, и если не был в хорошем теле, то это было результатом недоедания почти в течение целого года под «благодетельной» властью большевиков.

Нет худа без добра: надо признать, что большевистский режим в продовольственном отношении многим послужил на пользу. Люди, страдавшие ожирением, совершенно избавились от этого недуга. Как-то, будучи еще в Петрограде, я в беседе с одним знакомым доктором высказал предположение, что ему, должно быть, часто приходится теперь иметь дело с расстройствами пищеварения, вследствие непривычного для многих исключительного потребления черного хлеба. Он на это возразил мне, что как раз наоборот, исчезла атония кишок, а застарелые катары как рукой сняло.

Я не нуждался в таком курсе лечения, и результатом его у меня было постоянное присутствие хорошего аппетита.

В Отвоцке я нашел полное удовлетворение. Пища была обильная и здоровая, давалась пять раз в день: в 8 часов утра кофе (конечно, ячменный) с молоком и хлеб с маслом, в 11 часов – горячее молоко с хлебом, в час дня – обед из двух блюд (суп и мясное), по воскресным дням добавлялось сладкое, в 4 часа дня – чай с хлебом, в 8 часов вечера – ужин из двух блюд (суп и овощи или макароны, лапша, вареники и т. п.) и чай. Узнав, что я поднимаюсь обычно в 6 часов, любезные администраторы позаботились оставлять мне с вечера чай и бутерброды.

При подобном питании я быстро забыл свои физические лишения и своим видом мог служить живой рекламой для санатория.

Свободное время, в промежутках между принятиями пищи, пансионеры проводили за чтением, игрой в шашки или в шахматы и обменом своими воспоминаниями из недавно пережитого. Никаких политических споров ни разу не слышал, никакой розни между русскими и поляками не замечал, жили очень мирно и дружно.

Обычной «животрепещущей» темой для разговоров были события на ближайшем фронте генерала Юденича {157}. Помимо газетных известий, пищу для них давали слухи, проникающие из среды еврейского населения {158}. Слухи эти имели непосредственное отражение на курсе нашего рубля и разных других денежных знаков, принесенных ими, керенок, карбованцев, вандамок {159}и прочих. Курс рубля, бывший при моем приходе в Гродно рубль за немецкую марку, в Варшаве опустился до двух рублей за марку, причем польские марки номинально были в одной цене с немецкими, хотя в общем предпочтение отдавалось последним.

Сведения об успехах Юденича были настолько преувеличены, что один раз разнесся слух о занятии им Петрограда {160}и с такой настойчивостью, что в русской церкви в Варшаве был даже отслужен благодарственный молебен по поводу этого события. К сожалению, как это было далеко от действительности!

Меня очень интересовал ход военных событий на Западном фронте в последний период кампании, завершившийся поражением немцев, так как те сведения, которые проникали в советские газеты, помещавшие только официальные телеграммы немецкой Главной квартиры, не давали никакого представления об этом. Судя по этим телеграммам, написанным обычным эзоповским языком главных квартир, стратегическое положение немцев с каждым добровольным шагом назад все улучшалось и улучшалось, и вдруг все закончилось перемирием. Но в Польше даже в военных кругах я не добился ничего путного. Немало было нелепых рассказов о чудесах американской техники, вроде того, что американцами был изобретен какой-то световой луч, ослеплявший врага на несколько недель, и т. д. Очевидно, досужие люди черпали подобную ерунду из романа Уэллса «Война миров».

Польскому обществу было некогда разбираться в этом, ибо и своих хлопот, как говорится, был полон рот: на востоке большевики, на юге украинцы, которые серьезно хотели оттягать русскую Галицию, на западе невыясненные границы с Германией. Наспех сформированные войска оставляли желать много лучшего. Более крепкие части, как довборчики Мусницкого и легионеры Пилсудского, были совершенно недостаточны для одновременной борьбы на три фронта.

В конце апреля мимо нас проследовала по железной дороге на Волынь польская дивизия Галлера {161}, сформированная во время войны на французском фронте {162}.

Немцы долго ставили всякого рода препоны провозу ее через Германию, но, наконец, по настоянию победителей-союзников, таковой совершился. Очень чисто одетые, во французской военной форме, войска эти производили своим внешним видом очень хорошее впечатление. Как они вели себя в бою, я не знаю, но путь свой следования к полю брани они обозначили целым рядом еврейских погромов, так что «поляки Моисеева закона» вздохнули свободно лишь тогда, когда последний поезд этих защитников «Ойчизны» проследовал на юг.

– При императоре Николае такого не было бы, – сокрушительно говорил мне сапожник-еврей, у которого я сидел, пока он чинил мои сапоги.

Несмотря на довольно сомнительное положение на границах, польская публика не думала отказываться от своих широких замыслов о восстановлении для новоиспеченной республики тех пределов, в которых простиралась Речь Посполитая в апогее своего процветания {163}.

«От моржа до моржа» [102]было когда-то лозунгом наиболее безумных повстанцев 1863 года. Почему же не осуществить этого теперь, коль скоро обстановка благоприятствует этому? Не думаю, чтобы государственные мужи Польши серьезно мечтали об этом, но средняя публика, безусловно, питала эти империалистические замыслы, забывая совершенно, что именно это в свое время и было причиной политической смерти Польши.

В витринах книжных магазинов в Варшаве я видел карту Европы в большом масштабе с нанесением, условными линиями, границ Польши в различные эпохи. Довольно значительно уклонялись эти линии и на запад от нынешних, но не так, как на востоке – с Россией не церемонились вовсе: не только Минск, Витебск, Могилев, Смоленск и Киев попадали под высокую руку Польши, но Чернигов, Полтава и даже Харьков.