Виктор Минут - Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Эти пассажи сначала забавляли пассажиров, в особенности молодежь, любителей сильных ощущений, но чем дальше, тем шутки эти становились серьезнее, ветер загудел в снастях и дул с такой силой, что на палубе трудно было стоять, не держась за что-нибудь. Волны стали круче, пенистые гребни увенчали их. Качка делалась все сильнее и сильнее. Пришлось покинуть палубу. К ужину в столовой почти никого не было; в кают-компании набилось порядочно народу. Здесь, в центральной части парохода, качка была менее чувствительна.

К ночи буря разыгралась еще пуще. Наша каюта была одна из самых ближайших к носу. Размахи судна были особенно ощутительны: то вас как будто прижимало к койке, когда нос взлетал кверху, то вы как бы отделялись от нее, когда он стремительно падал вниз. Подобно пушечным выстрелам раздавались удары волн в железный остов корабля. Но ко всему можно привыкнуть, и, как ни неприятно было ощущение качки, я в конце концов заснул.

Среди ночи проснулся. Спутники мои, хотя и не страдали морской болезнью, но почти не смыкали глаз.

Мне хотелось было выйти на палубу, чтобы посмотреть, что там творится, но только что высунул нос из люка, как тотчас же чуть не был сбит с ног порывом ветра и обдан таким дождем брызг, что поспешил, подобру-поздорову, отказаться от этой попытки. Удалось опять заснуть, и только под утро проснулся от непривычного ощущения, что машина не работает.

На палубе, над нашей головой, слышалась торопливая беготня, передвигание и падение каких-то тяжелых предметов. Вдруг страшный грохот и удар потряс все судно. Все мы вскочили на ноги, поспешно оделись и через мгновение были на палубе, чтобы узнать, в чем дело.

Ветер, дувший с необычайной силой, встретил нас на палубе; пришлось поспешно снять шляпы, чтобы их не унесло порывом ветра, и только после этого огляделись по сторонам. В тумане брызг, несущихся параллельно взбаламученному морю, виднелись в нескольких километрах от нас, с трех сторон, смутные очертания берегов. Большой волны не было, так как с наветренной стороны мы были защищены землей, но все море вокруг нас как бы кипело, между нами и берегом виднелось еще два парохода, стоявших, подобно нам, на якоре. Временами, при особенно сильных порывах ветра, дождь брызг, срываемых с гребней волн, совсем скрывал их из вида, казалось, что буря поглотила их, но вот туман рассеивается, и они снова появляются. Должно быть, мы в свою очередь представляли для них такую же картину.

Тут же мы узнали причину страшного грохота, встревожившего нас в каюте, и подробности происшествия, повлиявшего столь решительным образом на судьбу пассажиров «Могилева».

Непогода, встреченная нами вскоре после выхода из Гонконга, оказалась предвестником тайфуна, захватившего нас уже недалеко от берегов Японии. Капитану удалось довести пароход до Симоносекского пролива еще до того, пока тайфун не разыгрался в полной силе, и стать под защиту берегов. Конечно, нечего было и думать входить в пролив при такой погоде, тем более что и лоцманы не рисковали выходить. Оставалось отстаиваться на открытом рейде у входа в пролив. Бросили якорь и стали. Топку остановили. Между тем тайфун все усиливался. Под напором ветра якорь начал ползти; явилась опасность, как бы нас не нанесло на подветренный берег, окаймленный зловещим буруном. Капитан решил бросить второй якорь, но для этого необходимо было подтянуться к первому. Задача нелегкая при том урагане, который ревел над заливом. Якорная цепь с трудом наматывалась на шпиль, а временами и вовсе останавливалась. Все это я узнал потом из рассказа одного из помощников капитана, руководившего операцией.

Для того чтобы ускорить подтягивание парохода, капитан решил подхватить якорную цепь еще стальным тросом от паровой лебедки, служащей для погрузки и выгрузки корабля, с тем чтобы совокупным действием двух машин побороть напор ветра. Согласование тяги двух двигателей, работа вообще деликатная при обычных условиях, почти невозможна во время бури. Как рискнул на нее такой опытный моряк, каким был капитан Кисель, для меня непонятно. По всей вероятности, у него были для сего особые причины и сделал он это не без умысла.

Случилось то, что нужно было ожидать: вследствие неравномерного распределения тяги стальной трос лебедки лопнул, от неожиданного толчка массивная якорная цепь, каждое звено которой не менее пуда весу, всей тяжестью своей ударила по чугунному шпилю, и тот разлетелся вдребезги, как хрупкое стекло. Я никогда не поверил бы тому, до чего может быть силен толчок от разрыва троса, если бы не имел перед своими глазами разбитый в мелкие куски сплошной чугунный вал около полуаршина в диаметре и таких же размеров правую тумбу. Это и было причиной того страшного грохота, который разбудил нас. Поспешно вновь развели пары, и тогда, дав машине ход вперед, капитан подтянулся к первому якорю, бросил второй, и опасность дрейфа к подветренному берегу была устранена.

Целые сутки стояли мы в виду берега, но без всякого сообщения с ним. Наконец, на вторые сутки, тайфун начал стихать, ветер быстро падал. Подошел небольшой японский пароходик, доставивший лоцмана и каких-то должностных лиц, все в черных респираторах. Оказывается, в Моджи свирепствовала в это время эпидемия гриппа, и японцы до сих пор прибегают к этому устарелому и, в сущности, мало действительному средству, которым пользовались наши деды.

В тот же день вошли в Симоносекский пролив и стали почти посреди него, имея с одной стороны Моджи, а с другой – Симоносеки.

Тут из английских газет мы узнали о крушении правительства адмирала Колчака, о его геройской смерти и о передаче им своей власти атаману Семенову, державшемуся еще в Забайкалье. Владивосток – пункт назначения «Могилева», таким образом, был еще в руках белых, до него было рукой подать, но выйти туда мы не могли, так как, по международным правилам, портовые власти не имеют права выпускать в море суда, потерпевшие известного рода аварию, среди которых фигурирует и порча шпиля.

Тотчас же по прибытии наших в Моджи был заказан новый шпиль, но отливка и установка его потребовали более трех недель. В это время события первостепенной важности следовали одно за другим с молниеносной быстротой.

На следующий же день нашего прибытия в Моджи на пароход явились агент Добровольного флота и помощник нашего морского агента в Японии; от них узнали мы подробности трагической смерти адмирала Колчака {250}. Относительно дальнейшей участи могилевских аргонавтов они ничего не знали, и для выяснения этого животрепещущего вопроса генерал Бобровский с капитаном Муравьевым отправились в Токио. Дня через три Бобровский вернулся, но ничего определенного не привез.