Виктор Минут - Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Красное море прошли мы благополучно. Погода по времени года была сравнительно прохладная, и мы не испытывали той духоты, которая столь характерна для этого бассейна, протянувшегося между раскаленными песками Африки и Аравии. Сделали остановку в Адене [141]для приема угля и затем вступили в сапфировые воды Индийского океана. Переход от Адена до Коломбо один из самых длинных, сколько мне помнится, около девяти дней.

На этом переходе к картам и лото присоединились более осмысленные развлечения. Среди молодежи возникла мысль устраивать живые картины, ставить небольшие театральные сценки. Нашлись и художники, и актеры, и актрисы, и рассказчики анекдотов. В дни, не занятые этими номерами, некоторыми лицами делались сообщения о виденном и пережитом ими во время революции и Гражданской войны. Начальник эшелона просил только докладчиков ограничиваться фактической стороной и избегать по возможности политических credo [142], так как состав эшелона в этом отношении был довольно пестрый. Сообщения эти делались по вечерам, или в столовой, или, когда жара стала донимать основательно, на открытом воздухе. Благодаря этому то нервное настроение, которое царило в Красном море, мало-помалу рассеялось. Начало оно проявляться вновь лишь с приближением к берегу. Полковник Потехин в промежутках между бриджем и винтом [143], за которыми он проводил по чти круглые сутки, вновь начал говорить о большевистских заговорах, о большевистских агентах, ожидающих нас в Коломбо, и тому подобных страстях. Единственное, чего действительно следовало опасаться, так это дезертирства. По некоторым сведениям, предшественник «Могилева», прошедший по этому же пути и с таким же грузом месяца четыре тому назад, растерял немало народу по дороге, но это обстоятельство вносило и некоторое успокоение: надо полагать, что английская полиция, умудренная опытом, примет более действительные меры против незваных гостей.

В Коломбо мы простояли два дня. Некоторые из более состоятельных пассажиров воспользовались этим временем, чтобы съездить по железной дороге в Канди [144], древнюю столицу султаната, расположенную на берегу живописного озера, почти в центре острова. Но я лишил себя этого удовольствия по той же причине, которая заставила меня отказаться от поездки из Порт-Саида в Каир. Ограничился тем, что побродил по городу и ближайшим окрестностям, не посетив даже «Mount Lavinia» [145] – красивое местечко на берегу океана в семи километрах от Коломбо, где побывал в 1906 году.

В Коломбо мы простояли почти двое суток; к вечеру второго дня, накануне отплытия, назначенного, как обычно, на заре, при поверке наличия пассажиров недосчитались, сколько помнится, только двух человек из английской группы. При общем малопатриотическом настроении эшелона утечку эту нельзя было признать значительной; я ожидал худшего; надо полагать, английская полиция не дремала.

Теперь нам предстоял опять большой переход в восемь дней до Сингапура [146]. Погода была превосходная. Дул слабый, каким он бывает вначале, северо-восточный муссон; большой волны он не разводил, но значительно умерял жару, которая, несмотря на зимнее по календарю время, донимала нестерпимо. в открытом океане, вдали от берегов, и страсти и страхи поулеглись; карточная игра, лото, флирт и театральные развлечения завладели вниманием пассажиров и отвлекли их на несколько дней от политических споров, которые после того, как религия отошла на второй план, если не сошла вовсе со сцены, способны как нельзя более разъединять людей и разрывать самые дружеские и даже родственные связи.

Но вот после недельного безбрежного плавания вдали на горизонте показалась земля. Одновременно появились береговые вестники – чайки. Мы подходили к Малаккскому проливу, бывшему еще в недавнее время ареной деятельности малайских пиратов, находивших надежные убежища в бесчисленных бухточках, которыми изрезаны берега Суматры и Индокитайского полуострова. Совместными усилиями военных судов всех наций пролив теперь очищен от этих паразитов, и торговые суда могут чувствовать себя тут так же спокойно, как в Ла-Манше, и даже больше, так как немецкие подводные лодки не побывали здесь и не разбросали мин.

Берег виднелся то справа, то слева, редко можно было видеть землю одновременно с обеих сторон. Воздух был напоен каким-то пряным ароматом, приносимом с берега. Мысленно уносился я на эту землю, где за сплошной береговой зарослью мангровых деревьев текла экзотическая, столь чуждая для нас жизнь, которой почти не коснулась Великая война, которой нет никакого дела до нашей революции. Не думал я тогда, что не пройдет и десяти лет, как искры большевизма долетят и до этих, столь отдаленных от его очага мест и найдут горючий материал для пожара, который Бог знает чем еще кончится для белых властелинов этих стран.

С приближением к Сингапуру вновь возродились всякого рода опасения, но теперь главным образом по поводу возможного дезертирства; ведь здесь была последняя остановка перед Японией, отсюда предполагалось одним переходом пройти до Моджи (в Японии, на берегу Симоносекского пролива), минуя Гонконг, Сайгон и Шанхай. В Японии же дезертировать немыслимо: там каждый белый на счету; белый там как белая ворона. Переполненная населением Япония в эмигрантах не нуждается и моментально водворит его на свое место. Капитан парохода предполагал даже, что местные власти в Сингапуре, быть может, вовсе не разрешат спуск пассажиров на берег. Нечего сказать, дожили мы до почетного положения среди народов: все нас чураются, как зачумленных; вежливо выпроводили из Германии, решительно отказали в гостеприимстве во Франции, строго оберегают от нас и колонии.

Но до полного запрещения спуска на берег дело не дошло: меры предосторожности ограничились лишь тем, что «Могилев» не подошел к пристани, а остановился на внешнем рейде, около километра от берега. Чтобы попасть на берег, надобно было воспользоваться заслугами перевозчиков, правда тотчас облепивших судно, но это все-таки облегчало надзор за пассажирами. Увы, мера эта не достигла цели: когда к вечеру второго дня нашей стоянки произвели поверку эшелона, то недосчитались семи человек. На этот раз три дезертира были из германской группы. Один из них – очень скромный и приличный молодой человек из бывших военнопленных, от которого я никак не ожидал подобного поступка. Двое же других были у меня все время под подозрением. Это были два брата из остзейских бюргеров, очень похожие друг на друга, хотя разница в возрасте между ними была около восьми лет. Очень дружные между собой, настоящие inséparables [147], во время пути они часто развлекали пассажиров, давая концерты насвистыванием самых сложных музыкальных пьес в два голоса, причем умудрялись производить свист непрерывно, и выдыхая, и вдыхая воздух. Настоящие виртуозы. Старший из них уже успел побродить по свету, говорил довольно свободно по-английски. По всей вероятности, изъявив желание ехать на Дальний Восток, они заранее уже имели в виду пробраться на казенный счет в такие места, где их таланты могли бы найти применение скорее, чем в обнищавшей после войны Европе.