Амшей Нюренберг - Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

— Читал вашу статью в «Правде». Об АХРРе. Понравилась. — Застегивая пальто, добавил: — Очень хорошо, что вы, ножисты, взялись за реализм! Пора, Пора! — И завершил: — Нам нужны теперь картины, показывающие героев заводов и шахт. Поезжайте в Донбасс, Кузбасс. Вас там ждут и примут восторженно.

Он надвинул на лоб шапку, поставил меховой воротник стоймя и, крепко пожав мою руку, дружески сказал: «Прощайте!»

— Прощайте, Анатолий Васильевич! Спасибо вам от ножистов за теплое к ним отношение.

Он медленно направился к двери.

В двадцатые и тридцатые годы московские молодые художники страстно увлекались Полем Сезанном. Особенно поддалась влиянию этого великого новатора группа живописцев, называвших свое объединение «Бубновым валетом» (название, призванное ошеломлять зрителя). В группу входили: Кончаловский, Машков, Лентулов, Фальк, Куприн, Осмеркин, Древин, Удальцова и Рождественский. Все они работали во ВХУТЕМАСе профессорами, руководя отдельными мастерскими. Во ВХУТЕМАСе еще была мастерская Штеренберга — директора этого учебного модернизированного комбината, но о нем следует говорить особо, так как он примыкал к группе «ОСТ» (Общество художников-станковистов).

Во ВХУТЕМАСе я читал лекции о западном искусстве и, естественно, много мне пришлось рассказывать о творчестве вождя нового искусства — Сезанна. Чтобы помочь моим слушателям разобраться в его творчестве и уяснить себе сущность его идей, я написал книжку «Поль Сезанн», но напечатать ее мне нигде не удавалось. Типографий в двадцатые годы в Москве было мало, и все они считались перегруженными и неполноценными.

Я вспомнил о Луначарском и решил пойти к нему. «Он, — думал я, — хорошо знает, какую роль играет новатор Сезанн в творчестве „Бубнового валета“ и вхутемасовцев, и поможет напечатать мой труд».

Я отправился к нему.

Анатолий Васильевич принял меня тепло. Он написал записку директору Госиздата.

— Пожалуйста, товарищ Нюренберг, — сказал он, подавая мне листок. — Сходите в Госиздат к председателю и передайте ему мою записку.

Я поблагодарил, пожал его руку и ушел. На блокнотном листке было написано: «В Госиздат. Считаю целесообразным оказать помощь А. Нюренбергу в печатании его труда о Сезанне! А. Луначарский».

Я был счастлив. Но счастье мое скоро растаяло. Книга была напечатана только через год, во вхутемасовской типографии, при помощи моего брата, заведовавшего наборным цехом.

Увлеченный пропагандируемой Луначарским трудовой эстетикой, я решил написать несколько больших полотен из жизни шахтеров. Я давно мечтал показать их тяжелый и героический труд, но реализовать эти мечты мне не удавалось. И только в 1933 году мне удалось с моим братом, художником Девиновым, попасть в Прокопьевск, на крупнейший рудник в мире. Прокопьевцы гордятся своим рудником. Он является детищем советской власти.

В Прокопьевск мы приехали в начале сентября. Пошли в правление Кузбасса и представились заместителю председателя. Показали свои московские документы.

Заместитель их внимательно разглядел, долго держал в руках и, добродушно улыбаясь, сказал:

— Что ж, художники, видно, вы настоящие. Все у вас в порядке. Но заняться вами не могут, много дел сегодня. Приходите завтра. Утром. Заключим с вами договор, дадим аванс, и вы приступите к работе. Сейчас я вам выдам пропуски в гостиницу и в столовую. Потом походите по Прокопьевску и познакомьтесь с нашими достопримечательностями. Есть на что поглядеть. Город вырос и похорошел.

Он выдал нам пропуски в гостиницу и столовую. Встал, любезно пожал нам руки и сказал: «До завтра!»

Мы походили по улицам и переулкам Прокопьевска, поглядели на его достопримечательности, посидели в Центральном парке. Встречался пейзаж с великолепным осенним колоритом. Направились в столовую, где нас угостили вкуснейшим обедом.

1930. Работа в поле. Бумага, уголь, акварель, белила. 32×33

Утром на следующий день в просторном кабинете зампред Василий Андреевич, поглаживая лысый лоб, почтительно нам говорил:

— Дорогие художники, было у нас великое совещание, и решили мы, что вовремя вы к нам пожаловали. Есть для вас очень ответственная художественная работа. Ко дню шахтера надо написать группу героев Прокопьевска. Беретесь, дорогие друзья? — спросил он.

— Беремся! — мужественно ответили мы.

Испытывая чувство удовлетворенности и радостной надежды, он продолжал:

— Только портреты должны быть готовы через месяц. Опоздать нельзя. Нарисовать их нужно масляными красками со сходством, как в натуре, чтобы их можно было узнать.

— Хорошо, — твердо сказали мы, — работать будем только масляными красками.

Торжественно подписали договор и, дружески попрощавшись с зампредом, пошли в гостиницу готовиться к утренней работе.

В 11 часов утра ко мне пришли два шахтера. Видные прокопьевские ударники: бригадир Борисов и забойщик Бредис. В покрытых угольной пылью шахтерских костюмах и резиновых шлемах. В их руках были шахтерские лампочки. Я решил начать с Борисова. Его спокойное, смуглое лицо с добрыми серыми глазами показалось мне более живописным. И я начал писать его первым.

Работал я с большим увлечением. Писалось легко. Портретом я был доволен. Но на шестой день, когда Борисов от позирования устал, он начал подремывать. Чтобы не дать ему уснуть, я ему сказал:

— Товарищ Борисов, расскажите что-нибудь о вашей жизни.

— Значит, — сказал он, оживившись, — вы хотите, чтобы я рассказал о себе?

Возбуждаясь, начал:

— Зовут меня Иван Акимович, родился в Сибири в 1906 году, когда гремела первая революция. Отец занимался крестьянством. Потом на лесозаготовках Судженских копий простудился и умер. Остался я один, а шел мне двенадцатый год. В 1921 году поехал на работу по укладке пути на Кольчугинской железной дороге, а в 1923 году на Урале поступил забойщиком в шахту.

Он рассказал обычную дореволюционную шахтерскую жизнь.

И каждый раз, как только он начинал погружаться в дрему, я ему дружески говорил:

— Иван Акимович, расскажите что-нибудь о вашей жизни.

Он охотно рассказывал, а я спокойно работал.

Порой мне казалось, что он родился на Севере зимой, когда завывала вьюга, и потому-то в нем живет постоянная потребность в тяжелом физическом труде, который его согревает. Что его глаза и сердце насыщены жаром, которого хватит на всю жизнь. И что ему тоскливо без людей.

Забойщик Бредис — другого типа шахтер. Латыш. Ему 60 лет. Родился в семье крестьянина-середняка. Семья большая — восемь человек, а земли мало. Пришлось бежать от такой жизни. Два старших брата бежали в Америку, а за ними на 22-м году жизни эмигрировал и он. В американских шахтах он проработал 26 лет. Потом потянуло в Россию. Второй десяток лет работает в советских шахтах. В общей сложности под землей работает 40 лет.