Алексей Лубков - Михаил Катков. Молодые годы

Одолев недуг, он полностью посвятил себя поэтическому творчеству и ведению хозяйства. В течение сорока лет он безвыездно жил в родовом имении на хуторе Криничном в Сумском уезде Харьковской губернии. Когда многие полагали, что Клюшникова уже давно нет в живых, он неожиданно в 1880 году приезжает в Москву и передает Каткову для публикации свои стихи, которые не прекращал писать всю жизнь. Уже перед самой смертью Каткова, в 1886 году, в «Русском вестнике» вновь появляются стихотворения Ивана Клюшникова. Судя по всему, Катков никогда не забывал своего товарища и проведенных вместе лет молодости со всеми сбывшимися и несбывшимися светлыми мечтами и надеждами.

Племянник Клюшникова — писатель и журналист Виктор Петрович Клюшников (1841–1892) стал одним из наиболее последовательных сторонников Каткова и автором нашумевшего романа «Марево». Катков печатал его в «Русском вестнике» (1864, № 1–5) в острый момент противостояния с революционной молодежью. Злободневность поднимаемых автором проблем, правдивость и неоднозначность его главных героев и сюжета дали критике основание поставить «Марево» в ряд с крупнейшими «антинигилистическими романами» пореформенного периода Достоевского и Лескова. Обличая нигилизм за то, что он не дает молодым людям «ничего, кроме миража, марева», В. П. Клюшников вместе с тем сочувствует молодежи, отмечая ее искренность. Писатель в конфликте «отцов и детей» далек от идеализации старшего поколения — людей николаевской эпохи, к которым принадлежали и его дядя, и Катков, и их друзья по кружку Станкевича и которые так много мечтали о «новом человеке» в России и так и не дожили до его прихода. А те, кто дождались встречи с ним, ужаснувшись, не приняли его…

Центром притяжения и неослабевающим источником уз товарищества в кружке был, несомненно, сам Станкевич. Уйдя из жизни в 27 лет, он остался в памяти всех когда-либо знавших его людей человеком замечательным и незаурядным. Его личность современники рисуют в удивительно похожих выражениях уважения, искренней симпатии и благодарности. «К Станкевичу, — вспоминал Катков, — как нельзя более идет слово поэта: Gemeine Naturen zahlen mit dera was sie haben, schone — mit dem was sie sind [Вульгарные натуры платят тем, что у них есть, прекрасные — тем, что они есть сами (нем.) ]. В этом человеке заключалось что-то необыкновенное, обаятельное, живо говорившее и тогда, когда он молчал. В нем была сила, приводившая в связь и согласие самые разнородные элементы. Мы надеемся со временем познакомить ближе наших читателей со Станкевичем, который хотя и не оставил по себе заметного следа в литературе, но прекрасный образ которого тем не менее принадлежит истории нашего образования» [161] Катков М. Н. Несколько дополнительных слов к характеристике Кольцова // Катков М. Н. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 1. СПб., 2010. С. 306. .

Катков исполнил свое обещание, опубликовав книгу П. В. Анненкова о Станкевиче в «Русском вестнике» (№ 1, 2 за февраль и 1 за апрель 1857 года). Но и другие члены кружка также попытались донести до нас силу обаяния этого человека. Константин Сергеевич Аксаков оставил полную интересных деталей картину истории кружка и его лидера: «Станкевич сам был человек совершенно простой, без претензии и даже несколько боявшийся претензии, человек необыкновенного и глубокого ума; главный интерес его была чистая мысль. Не бывши собственно диалектиком, он в спорах так строго, логически и ясно говорил, что самые щегольские диалектики, как Надеждин и Бакунин, должны были ему уступать. В существе его не было односторонности; искусство, красота, изящество много для него значили. Он имел сильное значение в своем кругу, но это значение было вполне свободно и законно, и отношение друзей к Станкевичу, невольно признававших его превосходство, было проникнуто свободною любовью, без всякого чувства зависимости. Скажу еще, что Бакунин не доходил при Станкевиче до крайне безжизненных и бездушных выводов мысли, а Белинский еще воздерживал при нем свои буйные хулы» [162] Аксаков К. С. Воспоминания студентства 1832–1835 годов // Русские мемуары. Избранные страницы (1826–1856). М., 1990. С. 99. .

Белинский: «…Станкевич человек гениальный…», «Я никого не знаю выше Станкевича…». И уже после его смерти в письме к В. П. Боткину от 5 сентября 1840 года: «…Что был каждый из нас до встречи с Станкевичем?.. Нам посчастливилось — вот и всё…» Когда в 1837 году из-за открывшейся чахотки Станкевич вынужден был уехать на лечение за границу, атмосфера в кружке сильно изменилась. Как отмечал К. Аксаков, «свобода перешла в буйное отрицание авторитета, выразившееся в критических статьях Белинского, — следовательно, перестала быть свободою, а, напротив, стала отрицательным рабством. <���…> Быстро развилась в друзьях его вся ложь односторонности, и кружок представил обыкновенное явление крайней исключительности» [163] Там же. С. 98–99. .

Вспыхнула борьба за лидерство. В дружбе-соперничестве сошлись «неистовый Виссарион» (по определению Станкевича) и неукротимый Михаил Бакунин. Вступив в кружок в 1835 году, позднее других, Бакунин, искусный полемист и оратор, развил бурную деятельность и среди товарищей, и в московском обществе. Войдя в салон Е. Г. Левашовой, он нашел покровителя в лице П. Я. Чаадаева. Какое-то время Бакунин жил в доме Станкевича в Большом Афанасьевском переулке, а позже переселился во флигель на Новой Басманной улице, став соседом Чаадаева [164] Жихарев М. И. Докладная записка потомству о Петре Яковлевиче Чаадаеве // Пётр Яковлевич Чаадаев. М., 2008. С. 386; Герцен А. И. Михаил Бакунин // М. А. Бакунин: pro et contra: Антология. СПб., 2015. С. 38, 900. . Константин Аксаков, одним из первых в кружке подружившись с будущим вождем анархизма и перейдя с ним на «ты», испытал на себе все перепады его взрывной и непредсказуемой натуры.

По силе характера и темпераменту молодой Катков не уступал своим наставникам и старшим товарищам. Тот же Аксаков в письме к брату Григорию (Москва, 29 мая 1836 года) приводит один эпизод: «У нас давали „Ревизора“. Публика хлопала и хохотала, но не вызвала ни одного актера. До театра еще я условился с Катковым, чтобы вызывать Гоголя, хотя он и в Петербурге: мы показали бы этим, по крайней мере, что мы ценим автора. Как скоро кончилась пьеса, я тотчас бросился в кресла (я был в ложе), чтобы исполнить условие. Прихожу — все расходятся; несколько голосов слабо кричат: „Щепкина!“ Мне попадается Катков: „Что же Вы!“ — говорит он мне. — „Я только сейчас пришел в кресла, а Вы что?“ — „Я крикнул раз пять: `Гоголя!` — отвечал он, — меня никто не поддержал, да и тут я имел историю с одним“. — Тогда рассказал он мне, что какой-то, с крестом, вздумал его удерживать. Катков отвечал ему. Слово за слово, дошло до того, что незнакомый сказал ему: „Я Вас проучу“, а Катков в ответ: „Я сам тебя проучу“. Дело, казалось, тем и кончилось, я пошел опять в ложу; это было в понедельник; во вторник и середу экзамен у Каткова. Вчера, т[о] е[сть] в четверг, я посылал к Каткову за книгами: дело известное, что уже четыре дня как Каткова нет у Васькова, и не знают, где он. Каково это тебе покажется? Если б это была дуэль, об этом, верно бы, знали» [165] Письма К. С. Аксакова // Аксаков К. С. Ты древней славою полна, или Неистовый москвич. М., 2014. С. 244–245. . Каким образом разрешилось столкновение, осталось загадкой, ясно то, что Катков в защите чести никогда не склонен был отступать. И в этом уже через некоторое время смогли все убедиться.