Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

Позднее Мур будет слушать джаз Эдди Рознера уже по радио. Но любимым советским джазменом Мура станет не он, а пианист-виртуоз Александр Цфасман, руководитель джаз-оркестра Всесоюзного радио: “Лучший советский джаз”, – считал Мур.

Любовь Мура к музыке понятна и естественна для его времени. Предвоенная сталинская Москва очень музыкальна. Оперные певцы и джазмены были популярнее кинозвезд. А самые яркие кинозвезды пели, как Любовь Орлова, или делали вид, что поют (их сложные партии исполняли оперные певицы), как Людмила Целиковская в музыкальной комедии “Антон Иванович сердится” и Лидия Смирнова в мелодраме “Моя любовь”.

В конце тридцатых москвичи ходили не только в оперетту или на концерты эстрадных звезд – Леонида Утесова, Лидии Руслановой, – но и на концерты симфонической музыки:

“Что было вчера в консерватории! – записывала в дневнике Елена Сергеевна Булгакова. – У входа толчея. У вешалок – хвосты. По лестнице с трудом, сквозь толпу пробирался бледный Шостакович. В азарте его даже не узнавали. Бесчисленные знакомые. В первом отделении Гайдн, «Аделаида» Бетховена – пела Держинская.

Под конец – Шостакович. После его симфонии публика аплодировала стоя, вызывали автора. Он выходил – взволнованный, смертельно бледный”. 583

Москвичи любили музыку, и музыка окружала их. На московских бульварах играли духовые оркестры. Потом их заменили репродукторы, передававшие не одни лишь последние известия и вести с полей, но и песни советских композиторов, оперные арии, арии из оперетт, увертюры и даже целые фортепьянные и симфонические концерты. Такие репродукторы стояли на остановках, на перекрестках, в парках.

В парке Горького помимо Зеленого театра, набережной, где играл духовой оркестр, и других площадок живой музыки был и зал грампластинок. Их можно было послушать бесплатно: “Зал был набит. Одни слушатели кричали, чтобы ставили Карузо, другие требовали Шаляпина. Незнакомые между собой люди спорили о достоинствах голосов и исполнения двух этих великих певцов”. 584Впрочем, состоятельные москвичи уже и сами завели патефоны с пластинками, купили или сами собрали радиоприемники. Эмма Герштейн вспоминала про таких же “страстных слушателей радио”, которые искали на радиоволнах, разумеется, музыку. Музыку, а не новости о войне в Европе. Как казалось тогда, чужой и далекой. Эмоциональные и темпераментные женщины просто с ума сходили по знаменитым оперным певцам. Московские девушки делились на “козловитянок” и “лемешисток” – поклонниц солистов Большого театра Ивана Козловского и Сергея Лемешева. Девушки дежурили под окнами великих теноров: охотились за автографом кумира или пытались сорвать с него перчатку, шляпу, шарф, оторвать рукав пальто – на память.

Этот расцвет музыкальной Москвы был недолгим, он оборвется 22 июня 1941-го. После войны возобновятся и выступления духовых оркестров, и трансляции популярной классики (джаз ненадолго попадет под запрет), но прошлое не вернется. Изменятся сами люди. А может быть, этих людей уже просто не будет на свете: “Лет десять-пятнадцать спустя у меня стало возникать ощущение, что их всех убили, кого на войне, кого в тюрьмах и лагерях. Этот тип советских людей надолго исчез” 585, – напишет Эмма Герштейн.

12 октября 1940-го на площади Маяковского (Триумфальной) открылся новый концертный зал Московской филармонии – зал имени Чайковского. Мур был на открытии. Концертный зал оказался “замечателен и изящен”, Муру он доставил даже “эстетическое удовольствие”. В зал Чайковского он пришел и на следующий день. Еще в сентябре Мур купил за 63 рубля абонемент на семь концертов. Билеты и абонементы будет покупать и позже. Весь сезон 1940–1941-го Мур – частый посетитель филармонии. Если была возможность, то ходил в филармонию раз в неделю – каждые выходные, а иногда и дважды в неделю: я “сделался специалистом по симфонической и фортепьянной музыке. Не пропускаю ни одного концерта” 586, – напишет он Але в марте 1941-го.

Позже Мур признается, что его любовь к филармонии была не такой уж искренней и безраздельной. Порой ему бывало там “прямо-таки скучновато”. Концерты классической музыки были для него чем-то “вроде какой-то «светской обязанности»”. Зато ему нравилось фланировать среди меломанов в своем заграничном костюме, чувствовать принадлежность к миру художественной элиты. Своего юношеского тщеславия Мур не скрывал. Он был лично знаком с Генрихом Нейгаузом и Сергеем Прокофьевым. Однажды побывал на концерте, где Прокофьев дирижировал симфоническим оркестром, а на фортепьяно играл Святослав Рихтер.

Но музыку Мур бесспорно любил. Предпочитал композиторов XIX века. Скажем, музыку барокко он почти не упоминает, даже Баха. Не особенно интересовался Бетховеном. И не подумал прийти на премьеру вагнеровской “Валькирии”, легендарную постановку Сергея Эйзенштейна в Большом театре. Зато с удовольствием слушал Верди, Бизе, Мендельсона, Листа, Глазунова, Рихарда Штрауса, Берлиоза, а из композиторов XX века – Рахманинова, Стравинского, Прокофьева, но далеко не все вещи. Скрябина и Шостаковича он ценил, но не любил или, точнее, полюбил не сразу.

ИЗ ДНЕВНИКА ГЕОРГИЯ ЭФРОНА: “Поэма экстаза” Скрябина – вещь “очень сильная, хотя и порой раздражающая”. 587

Я считаю марш к опере Прокофьева «Любовь к трем апельсинам» замечательным произведением. Вот это я понимаю! А Шостаковича я не люблю. <���…> Я не люблю вещей без мотива. 588

Знаменитый марш Прокофьева любят почти все, но сама опера “Любовь к трем апельсинам” воспринимается сложнее. Мура можно понять. Борьба композиторов XX века с мелодизмом раздражала не только Сталина и Жданова. Дисгармоничная музыка, та самая “музыкальная душегубка”, о которой после войны скажет Жданов, требовала от слушателя большой подготовки. Мур музыку Шостаковича сначала не принял, но заинтересовался ею. Слушал трансляции “декады советской музыки” из Колонного зала Дома Союзов. Читал рецензии музыковедов на новые вещи Шостаковича. Прокофьев и Шостакович, два музыкальных гения сталинского СССР, вовсе не были бедными гонимыми музыкантами. Несмотря на время от времени начинавшиеся кампании по борьбе с формализмом, на не забывшуюся еще статью “Сумбур вместо музыки” (Правда. 1936. 28 января), перед войной оба процветали. 23 ноября 1940-го в малом зале Филармонии впервые исполнили фортепьянный квинтет Шостаковича. Мур не был на премьере, но прочитал хвалебную рецензию на квинтет, а 7 декабря услышал его по радио: “Это, конечно, замечательное произведение, которое делает честь советскому музыкальному искусству. Шостакович имел огромный успех”. 589За свой квинтет Шостакович в марте 1941-го получит Сталинскую премию 1-й степени (100 000 рублей). Всего у него будет пять Сталинских премий, орден Ленина и орден Трудового Красного Знамени. [72] А после смерти Сталина Дмитрий Дмитриевич получит еще два ордена Ленина, Ленинскую премию, Государственную премию, ордена Октябрьской Революции и Дружбы народов и еще много разных, вполне заслуженных наград. Наконец, в 1966-м Шостакович получит звание Героя Социалистического Труда. У Прокофьева – шесть Сталинских премий и орден Трудового Красного Знамени. [73] Сергей Сергеевич Прокофьев посмертно получит и Ленинскую премию, только что возрожденную (1957 год).