Владимир Соколов - Пришёл солдат с фронта

Наш шеф, Валерий Алексеевич, был грамотным инженером и милейшим человеком, защищавшим интересы электриков. Нам при нём было хорошо. Однако я работал с ним недолго.

Главврач больницы Софья Ивановна («Софа», как её называли за глаза), давно недолюбливала Валерия Алексеевича, как человека умного, независимого, и, главное, порядочного. Нелюбовь к такого рода подчинённым свойственна почти всем начальникам. От этих «порядочных» можно ожидать чего угодно. А тут произошли следующие события. Дело было зимой. Из-за капризов ленинградской погоды образовался гололёд. К больнице трудно было подойти, не поскользнувшись. Скалывать лёд были обязаны дворники. На этих должностях числились родственники самой «Софы» и её приближённых из администрации. На работу они не ходили, но зарплату получали регулярно. Все сотрудники это знали, но помалкивали, поскольку их лично это не касалось.

На скалывание льда «Софа» приказала вывести работников технических служб, в том числе и электриков. Валерий Алексеевич явился к главврачу и заявил, что он выведет электриков только после того, как скалыванием льда займутся те, кто числится дворниками. Интересно, что, испугавшись скандала, «Софа» дрогнула. Вскоре у больницы появились дамы, не похожие на дворников, которые неумело тюкали ломами и скребли лопатами. Мы хихикали и помогали странным «дворникам».

От знакомых работников бухгалтерии мы узнали, что после истории с гололёдом «Софа» поспешила уволить «липовых» дворников, однако она не могла простить Валерию Алексеевичу его дерзости. Не выдержав травли, организованной главврачом, Валерий Алексеевич вынужден был уволиться, так и не реализовав свою мечту: создать бригаду квалифицированных, добросовестных и непьющих электриков.

Моим напарником был Толя Озеров, или Толик, как его называли товарищи. Это был неплохой, в общем, парень, знающий практические приёмы работы электромонтёра, но совершенно не способный разобраться в ситуации, где требовалось хотя бы элементарное знание электротехники. Не отличался он и добросовестностью: любил делать всё быстро и кое-как.

В отношении образованности он был совсем «серый» и забавлял меня обилием мата (процентов пятьдесят от общего числа слов, независимо от содержания речи), а также своеобразным лексиконом. Он произносил, например, «полуэтилен», вместо «полиэтилен», а про пожилого водопроводчика говорил, что у него уже старческий «умаразум». Тем не менее, с ним можно было работать.

После нескольких месяцев нашей совместной работы Толик внезапно запил. Целый день он бегал по отделениям и канючил спирт у знакомых медсестёр. Возвратившись в мастерскую, он молча, не обращая внимания на меня, разбавлял добытый спирт водой, выпивал его и снова отправлялся на поиски. Толик оказался запойным алкоголиком. Я никак не ожидал такого оборота событий. В разговорах он всегда осуждал пьянство. «Чем тратить деньги на водку, — говорил он, — лучше купить машину и ездить на ней в отпуск». Кстати, у него был «Запорожец». Дня через три-четыре Толик пришёл в себя и работал, как ни в чём не бывало. До следующего запоя.

Был у нас и другой Толик, но не электрик, а водопроводчик. Это был молодой худощавый блондин, тихий, не агрессивный. Он пил с утра, понемногу, чтобы окончательно опьянеть только к окончанию рабочего дня. Опьянев, он шёл домой или (в зависимости от состояния) ложился спать прямо на полу в коридоре. Если было видно, что он спит, его не тревожили. А если казалось, что он умер, — отвозили в реанимацию. Главный врач реанимации рассказывал мне, как однажды, когда Толика привели в чувство и спросили, что он пил, тот пробормотал: «Русский лес». Все были в недоумении. «Это одеколон такой», — пояснила одна из медсестёр.

Как сотрудника больницы, Толика пытались лечить от алкоголизма, а он жаловался мне: «Владимир Иванович, что им от меня нужно? Они хотят лишить меня единственной радости. Зачем мне жить, если нельзя будет выпить». Мне было очень жаль его. Толик был добрый, мягкий человек и не мог противиться лечению. Лечение, к счастью для Толика, оказалось безуспешным.

После ухода Валерия Алексеевича моим начальником стала Татьяна Владимировна Верховская, молодая, привлекательная, умеренно кокетливая женщина. У нас установились дружеские, слегка фамильярные (с моей стороны) отношения. Мы были людьми одного круга, именуемого советской инженерной интеллигенцией. Работать с ней было легко, потому что она старалась не вмешиваться в работу электриков (мы работали, в основном, по заявкам) и выдавала нам материалы, электроприборы и инструменты, не требуя отчёта об их использовании.

Работник правоохранительных органов, если таковой окажется среди читателей книги, прочитав последнюю фразу, безусловно насторожится: как это, «не требуя отчёта»?

Здесь я должен сделать чистосердечное признание: я, Соколов Владимир Иванович, как и мои коллеги, не считал зазорным принести домой с работы всё, что могло понадобиться в хозяйстве. Смешно было покупать в магазине электролампы, когда на работе их было «навалом». Ко мне приходили вполне приличные и далеко не самые бедные люди из персонала больницы (были даже профессора) с просьбами такого рода: «У меня дома сломался выключатель с двумя клавишами. В вашем хозяйстве не найдётся такого?» — «А как же, — отвечал я, — у нас, как в Греции, всё есть». Человек получал желаемое, благодарил и довольный нёс выключатель домой, не испытывая ни малейших угрызений совести, хотя был безусловно честным человеком.

Такое отношение к «социалистической собственности» было везде, на всех предприятиях, в том числе и во ВНИИТ'е. Тащили всё, начиная от кнопок и карандашей и кончая дорогими радиодеталями. В столовой разворовали ножи. Начали уносить ложки. Чтобы воспрепятствовать этому в ложках просверлили дырки. Кому нужна дома ложка с дыркой? В столовой такой ложкой можно было пользоваться. Только надо было очень быстро донести её до рта.

Юридически это было хищением, но, когда оно совершалось для себя, общество относились к нему без осуждения. И администрация делала только вид, что боролась с этим явлением, потому что сама занималась тем же, но в более крупном масштабе. Другое дело, когда человек торговал похищенным, — тут к нему не было снисхождения. Это было уже уголовное преступление: хищение с целью наживы.

В чём же причина этого парадоксального феномена морали советского человека? На мой взгляд, она кроется в самих понятиях «социалистическая» или «государственная» собственность. Для людей эти термины отождествлялись с понятиями «ничья» или «принадлежащая всем», как грибы в лесу.

Кроме того, «таща» с производства, человек экономил деньги и время: не надо бегать по магазинам в поисках нужной, зачастую дефицитной вещи.