Владимир Соколов - Я ничего не придумал

Потом очередную передачу от мамы не приняли, сказав, что отец осуждён на пять лет по 58 статье (контрреволюционная троцкистская деятельность) и отправлен к месту отбывания наказания. Судила его так называемая «тройка». Арестованных было так много, что судов не хватало. Поэтому судили «тройки», состоящие из работников НКВД и партработников. Они могли вынести любой приговор, вплоть до расстрела.

Отца отправили в Воркуту на лесоповал. Мама посылала ему посылки. В письмах он спрашивал обо мне. Мама сказала, что отец категорически запретил мне писать ему письма, потому что связь с врагом народа могла в дальнейшем повредить мне.

Отца я не видел до 1946 года. Его освободили через пять лет, в 1942 году, но была война, и он должен был работать в качестве вольнонаёмного на том же лесоповале. Работал он бригадиром и жил на квартире.

За что же арестовали отца? Причина была проста и типична для того времени. Как-то раз, находясь в командировке в Москве, отец встретился там с товарищами своей молодости, ставшими большими людьми, а вернувшись на работу стал рассказывать с кем он там встречался и пил коньяк. Прошло время, и некоторые из тех, о ком он рассказывал, были объявлены врагам народа и расстреляны. Заместителем отца на его работе был некто Шульман. Он и сообщил, куда следует, о том, что Соколов И. Н. встречался в Москве с врагами народа. Бдительный Шульман занял должность отца.

Летом 1937 года маму вызвали в «Большой дом» (так называли ленинградцы дом на Литейном проспекте, где размещалось управление НКВД).

Ей объявили, что она, как жена осуждённого, выселяется из Ленинграда в посёлок Давлеканово Башкирской АССР. С собой разрешалось взять, если память мне не изменяет, 50 кг багажа. Для распродажи имущества дали определённый срок, я не помню, какой именно.

Мы сели в поезд и поехали в Башкирию. О билетах позаботился НКВД. Так начался новый этап в нашей с мамой жизни.

Только став взрослым, я понял, сколько физических и моральных сил потребовалось маме, чтобы пережить все эти события, сколько выдержки и мужества проявила она в обстановке, к которой была совершенно не подготовлена.

Через двое с половиной суток проводник объявил: «Кто выходит на станции Давлеканово, подготовьтесь к выходу. Поезд стоит десять минут».

Итак, мы прибыли в благословенную страну Башкирию. Я не шучу — это действительно благословенный край, и не только потому, что здесь прекрасный климат и природа, но и потому, что вынужденный переезд в Башкирию избавил нас с мамой от многих серьёзных неприятностей.

Когда после войны я возвратился в Ленинград, из всех ребят, запечатлённых на фотоснимке «Ленинградский двор», я застал только Витьку Войчунаса, который во время блокады работал матросом на судах, доставлявших по Ладоге продовольствие в блокадный Ленинград. Вся его квартира напоминала зал комиссионного магазина, торгующего мебелью и антиквариатом.

Поистине неисповедимы пути господни! Если бы мы не уехали из Ленинграда, то, скорее всего, погибли бы во время блокады, и не было бы ни Андрея, ни Татьяны Соколовых, ни их детей…

Позднее, размышляя обо всех этих событиях, я сделал для себя вывод: никогда не надо поспешно сетовать на те или иные повороты судьбы. Никому не дано знать, для чего совершается то или иное событие, и как оно отразится на нашей дальнейшей судьбе.

На первое время мы поселились в гостинице, которую местные жители называли «номерами».

Мама стала на учёт в отделе НКВД. Для тех, кто не знает, разъясняю, что НКВД — это Народный комиссариат внутренних дел, т.е. то же, что позднее называлось КГБ, а сейчас — ФСБ. Отмечаться в НКВД надо было каждую неделю. На этом мероприятии мама познакомилась с другими высланными. Их было много — преимущественно из Москвы и Ленинграда. Это были, в основном, женщины с детьми или без детей — жёны осуждённых по 58 статье. В небольшом числе были и мужчины, у которых жёны оказались «врагами народа».

Начальник райотдела НКВД относился к высланным лояльно, помогал в трудоустройстве и в обеспечении жильём.

Жить в «номерах» было очень дорого, поэтому мы некоторое время снимали комнату у местных жителей. Позднее, к зиме, нам дали квартиру в большом одноэтажном деревянном доме.

Когда я сейчас вспоминаю, что это была за квартира, мне становится жутко. Она представляла собой по существу одну комнату, в которой с помощью перегородки была выделена кухня. Посреди комнаты стояла большая чугунная печка — «буржуйка». Пока эта печка топится, в комнате достаточно тепло, даже при сильном морозе, но стоит прекратить топку, как тепло немедленно улетучивается. Поэтому утром вода в ведре на кухне покрывалась коркой льда. Туалет был на улице. И это при тридцати-тридцати пяти градусах мороза!

К счастью, благодаря хлопотам мамы, мы прожили в этой квартире, если память мне не изменяет, только две зимы. Нам дали другую, более благоустроенную и тёплую квартиру. Она состояла из кухни и жилой комнаты с нормальной печью. Туалет, правда, был всё же на улице.

Мама работала бухгалтером в конторе Заготлеса, что давало возможность приобретать по низкой цене дрова и почти совсем даром — опилки. С отоплением у нас, таким образом, не было проблем.

Однако, довольно о бытовых трудностях, тем более, что меня все эти трудности в то время не очень-то и беспокоили. Полагаясь во всём на маму, как и положено ребёнку, я даже получал удовольствие от всех этих интересных перемен в нашей жизни. Жалеть маму я стал значительно позднее.

Осенью 1937 года я поступил в шестой класс Давлекановской неполной средней школы, т.е. семилетки. После окончания седьмого класса я перешёл в полную среднюю школу, где закончил девятый и десятый классы. Учился я без труда, поэтому у меня было много времени для личных дел.

Посёлок Давлеканово расположен на высоком берегу долины реки Дёмы. Широкая, в несколько километров, долина имеет очень малый перепад высот, а поэтому течение реки совсем медленное, почти незаметное. Река, выбирая себе русло, причудливо извивается, течёт то в одном, то в другом, иногда в обратном направлении. При этом отдельные отрезки реки часто соединяются между собой дополнительными протоками. Такого фантастического водяного лабиринта я никогда и нигде не встречал.

Берега Дёмы поросли высоким, больше роста человека, камышом. Поэтому из «лабиринта» ничего, кроме неба и воды, не видно. Если привезти сюда на лодке новичка с завязанными глазами, ему будет нелегко вернуться в посёлок. Ширина реки — метров десять-двадцать, глубина — не более двух-двух с половиной метров. Вода в Дёме необычайной прозрачности: отчётливо видно всё, что происходит под водой.