Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Мама болела тяжело, но все равно дошила мне праздничное розовое с оборками платье, перешитое из трофейной ночной сорочки — тетиного подарка.

На демонстрацию меня наряжал папа. Было раннее утро, мама спала после тяжелой ночи и не доглядела. Ушла я без банта, в старом бумазейном платье, но мы с папой на это внимания не обратили. Только потом мама всю жизнь попрекала отца:

— Стоило раз в жизни заболеть — и дочь как сироту-голодранку на люди вывел.

Работал Феодосий Иванович до глубокой старости и по вызовам ходил, хотя трудно было. Получил звание заслуженного врача Узбекской ССР, пользовался огромным авторитетом, а «палат каменных» так и не нажил. Взгляни на его могилу. Она так же скромна, каким был при жизни Козак. Справа от основной дороги на Боткинском, до склепа Гориздро. Не зная — не приметишь. Закрывают ее огромные надгробия современных нуворишей. Но мы с мамой всегда его добром вспоминали, а теперь я храню в сердце память о нем.

Василенко Лев Доминикович к рядовым врачам не относился. Доктор наук, хирург, онколог, завкафедрой хирургии в ТашМИ, был известен и знаменит на весь Ташкент. Оперировал мою маму в шестидесятых, уже в пожилом возрасте. А вот бабушка была его пациенткой, когда он только начинал свою карьеру. Медфак ТГУ Василенко закончил в 1923 году, учился и начинал работать с Войно-Ясенецким. А в тридцатых оперировал мою бабушку. Операция была сложной, полостной, тяжелой, но Лев Доминикович не ушел домой, он привык выхаживать своих больных. И никогда не уходил из больницы, пока не минует опасность.

Денег и подарков в те годы врачи в больницах не брали. Когда Василенко выходил бабушку, благодарность она выражала только устно, да еще вспоминала его добром до конца жизни. Счет тогда шел на минуты, затяни Лев Доминикович с операцией либо еще что — умерла бы.

Вот как хочешь, Татьяна, а наш район был особенный. Столько неординарных людей нигде не жили все вместе, как на наших улицах. В самом начале Обсерваторской, даже еще на Папанина (так поперечная улица называлась, да?) жила мать Льва Доминиковича, по-моему, звали ее Мария Михайловна. Дама весьма пожилая, далеко за восемьдесят, но какие глаза под густыми ресницами! Какая интеллигентная, умная! Маме очень она нравилась, они, когда встречались, долго беседовали. Вот она рассказывала, что Лев Доминикович обладал хорошим музыкальным слухом и играл, если правильно помню, на скрипке. Во всяком случае, когда уже много лет спустя я преподавала на кафедре туберкулеза в мединституте, у нас на терапии преподавала невестка Льва Доминиковича, а на хирургии — его сын. Близких сотрудников они приглашали на семейные праздники, и те были в восторге от необычного приема. Все члены семьи играли или пели, гости тоже не отставали. Вечера напоминали старинные салоны, и традиция эта пришла от старших поколений».

К этому могу добавить только, что мою маму должен был оперировать именно профессор Василенко, я сейчас вспомнила. Посчитали, что у нее рак желудка. А рентгенолог Борис Николаевич Калмыков и «снял» ее со стола. Вот тот случай, когда врачебная ошибка пошла на пользу больному!

«А теперь я расскажу тебе, почему меня назвали Татьяной, — продолжает Таня. — Ну, во-первых, так захотел папа. У него был обожаемый кумир — Татьяна Александровна Колпакова, легенда тех поколений ирригаторов. Одна из первых в царской России женщин, получивших инженерное образование. Талантливая, бескорыстно посвятившая всю жизнь науке и делу освоения Голодной степи. В составе первой узбекской делегации ездила в Америку и т. д. и т. п. Мои родители работали под ее началом еще в 1930-1940-е в САНИИРИ. Она руководила строительством Дальверзинской ирригационной системы, и они ездили с ней на полевые работы. Мама тоже любила и уважала ее, рассказывала, как Татьяна Александровна могла сесть на любую незнакомую лошадь и скакать по степи, как казак удалой. Но назвать меня таким банальным именем мама не желала, ее польская кровь требовала польского же имени — Ирена, Ванда… Но судьба изменила мамины намерения. Роды оказались крайне тяжелыми, а дежурила в роддоме на Жуковской (в неотложке) молодая, не особенно опытная врач. Она не решалась ни на кесарево, ни на щипцы и дотянула до глубокой ночи, когда и вызвать консультантов было невозможно. Папы в городе не было, он строил Ферганский канал, как у начальника участка, у него была бронь. В роддоме сидел дед, мамин отец. Он понял, что дело плохо, и побежал к дочери своего давнего знакомого бывшего офицера, военного врача, насколько я поняла от мамы. Доктор Т. И. Копытовская еще в 1920-е годы была главным врачом родильного приюта на Куйлюкской улице. А жила она на Жуковской, 45, близко от неотложки. Да и мама с семьей отца жили тогда на Жуковской, 29. Разбудил дед Копытовскую, пришла она на помощь, посмотрела, а уже кроме щипцов ничем не поможешь. Да и то скорей-скорей. Но справились, живы остались и я, и мама. И что же оказалось? Обе докторицы-спасительницы — Татьяны. Если в родах спасала Татьяна Ивановна (?) Копытовская, то после родов, когда у мамы начался сепсис, ее спасала молодая Татьяна, фамилию я, простите, забыла. Она где-то неведомыми путями и бесплатно доставала сульфидин, бесценное тогда лекарство. Антибиотиков не было. Даже медсестрам не доверяла, сама приносила, и при ней мама принимала лекарство. Еле выжила. Я родилась в феврале, а выписали нас только в конце марта. И мама, конечно же, сдалась, назвали Татьяной в честь всех трех замечательных ташкентских женщин».

Прочитала я все это и вспомнила, как мама рассказывала точно такую же историю. Правда, родилась я на год позже, и моя семья только приехала из Сулюкты в Ташкент. Мама рожала в роддоме на Тахтапуле, и у нее тоже начался сепсис. Была я поздним ребенком, и маме тогда было тридцать восемь лет. Мама умирала, знакомых никаких, в городе они чужие. Не знаю, что нашло на отца, но он ворвался к главврачу и пообещал убить ее, если с мамой что-то случится. Видимо, при этом у него были такие глаза и лицо, что главврач мгновенно поверила. Так же мгновенно появился американский пенициллин, тогда первый антибиотик, стоивший, как, впрочем, и сульфидин, на черном рынке совершенно безумных денег. Главврач выдавала сестре ампулу и сама следила, чтобы кололи то, что нужно. Маму спасли.

И еще об одном враче пишет Таня, из тех, что потом поминают добром всю жизнь.

«Я помню Марию Яцентьевну Завадскую по первым курсам, когда сначала мы просто дежурили по ночам санитарками и после „отбоя“ драили в 1-й хирургии кадетский паркет специальными щетками, надетыми на ногу, а потом изучали общую хирургию на одноименной кафедре Вахидова Васита Вахидовича в начале 1960-х. Мария Яцентьевна работала там ассистентом и вела у нас практические занятия. Преподавала очень интересно, именно практику давала. Рассказывала о необычных случаях из своего опыта, причем не так, как некоторые, все об успехах и достижениях своих. От нее я научилась не стесняться говорить студентам и о своих ошибках, учить их на анализе всяких случаев. Эта наука потом мне очень пригодилась в общении со студентами. Мария Яцентьевна на каждом занятии показывала нам больных, которых сама готовила к операции, выхаживала, если совпадало время, брала в операционную. Мы очень любили и ценили ее занятия. В 1-й хирургии, где она тогда работала, пропадала сутками. Казалось, и не уходила никогда домой. Утром придем — она уже на месте, уходим — остается, дежурим — она тоже с нами. Мария Яцентьевна была уже тогда немолода, но за собой следила и в молодости была наверное красива такой, знаешь, цыганской красотой. Большие темные глаза, очень выразительные, смуглая, волосы каштановые. Помнишь, все тогда были или каштановые, или под красное дерево? Она так увлекла нас хирургией, что мы все побежали записываться в кружок, но, конечно, очень скоро поняли, что хирургия требует от женщины именно такой полной отдачи, как это делала Мария Яцентьевна, и на остальную, кроме профессии, жизнь времени не останется. Недаром она была одинока. Свою жизнь она посвятила любимому делу и осталась честна, никого не обманула, не захотела обделить вниманием ни больных, ни мужа с детьми. А может, все как раз по-другому, не знаю, как получилось, что жила она одна. Работала, пока ноги носили, а погибла нелепо и жестоко. Человек, всю себя отдавший служению людям, спасший так много жизней, оказался без помощи во дворе собственного дома. В темноте не заметила открытого люка и упала в него. Было поздно, безлюдно, вокруг никого. Нашли ее слишком поздно. Помощь опоздала».