Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Вот видите, иногда и в дурацком положении есть свои преимущества. Ну когда бы я еще услышала и навсегда запомнила мою самую-самую любимую у Окуджавы песню?

А Шварца я почти успела дочитать.

А еще вспомнила о танцах. Можете не верить, но наше поколение умело танцевать бальные танцы. Да тогда другого и не танцевали! Падекатр. Падэспань. Полонез. Полька. Фокстрот. Танго. Вальс.

Сейчас меня расстреляй — не вспомню, как это танцуется. Вот чарльстон и рок-н-ролл, да и твист тоже — хоть сейчас бы… Только бог рог не дал. А тогда во всех лагерях и санаториях танцевали только классические бальные танцы. Санаторий в Чимгане — тогда он еще был не туберкулезный. Природа, горы, кумыс и танцы! Строго по правилам. Какой кумыс был там — ой, как давно я не пила настоящего кумыса! А тот, что в Москве, — наглый суррогат.

И санаторий «Восьмое марта». Вообще-то он был для беременных женщин, не пойму, почему в то лето там отдыхали дети. И моя тайная любовь — Славик Кимборович, красавец-парень, но старше меня, и, конечно, не на тринадцатилетнюю же дурочку внимание обращать!

Где он сейчас… А ведь учился при театре Горького. Но, видимо, славы так и не снискал.

Позже, гораздо позже мы встретились на равных, но уже все, разумеется, перегорело — такие вещи в тринадцать лет долго не длятся. А тогда моя новая подружка Победа, да-да, так ее и звали, научила меня танцевать танго и фокстрот. Даааа, а с чем это теперь едят?

Но вскоре по Ташкенту началось победное шествие рок-н-ролла попутно с тлетворным влиянием, разумеется! Как же без него? И на школьных вечерах зазвучал джаз. Тогда появились первые отечественные магнитофоны — предмет роскоши, и довольно дорогой. Катушечные. Специально для нынешнего поколения поясняю: к магнитофонам прилагались пластмассовые плоские катушки с пленкой. Ее насаживали на один шпенек (не знаю, как он называется), на другой сажали пустую катушку, и пленка медленно перематывалась. И довольно часто рвалась. Склеивали ее уксусной эссенцией, поэтому у каждого владельца имелся пузырек с таковой. Самым лучшим тогда считался магнитофон «Днепр», хотя в музыкалке у нас была маломощная «Яуза». И еще — при повальном и полном дефиците на записи зарубежной эстрады двое предприимчивых и, можно сказать, талантливых молодых людей, имен которых не помню, но точно знаю, что НАШИ люди (больше ни в одной стране ничего подобного не было), изобрели пластинки «на костях», то есть на использованных рентгеновских пленках. Дешево и сердито! Конечно, распространялись они нелегально, и позже один из авторов изобретения за спекуляцию загремел в места не столь отдаленные. Подобные пластинки легче всего можно было купить на юге, где дельцам жилось вольготнее. А официально издавался журнал «Кругозор», направления и содержания не помню, но туда вклеивались голубенькие гибкие пластинки, очень недолговечные, но с неплохими записями, из-за чего этот журнал и покупали. У меня и сейчас сохранились такие пластинки. И вообще есть много пластинок еще с шестидесятых годов. И одна послевоенная… Рай для коллекционера. Могу похвастаться также вышеуказанным магнитофоном «Днепр» с сохранившимися катушками, двумя проигрывателями, причем на одном есть скорость в 45 оборотов, довольно редкая штука, таких долгоиграющих пластинок выпускалось немного, а также двумя кассетными магнитофонами. Коллекционеры — завидуйте.

Но все это потом. А пока…

Шипит заезженная пластинка… Скребет игла… Иииии… Раз-два-три — поехали… Труба Дюка Эллингтона. «Гарлемский ноктюрн» Э. Хэгена. Тогда это называлось «Ночь в Гарлеме» и почему-то считалось произведением Гершвина. Ничего подобного! Только Хэген и «Гарлемский ноктюрн»! И Сидней Беше — «Маленький цветок». И Элвис: «Блу, блу, блу суэйд шуз»… И «Шестнадцать тонн» и немыслимо низкий бархатистый бас Поля Робсона… И тогда это называлось «Рок вокруг часов», хотя на самом деле — просто «Рок — круглые сутки». И кто-то самый смелый под «Голубые замшевые туфельки» или «Рок вокруг часов» начинает неумело извиваться, имитируя что-то вроде рока. Ровно до того момента, как вмешается дежурный учитель… Снова затишье. И снова…

Но мне повезло. И даже по тем временам — очень.

Десятый класс я начинала в сорок четвертой школе. Ушла я из сорок третьей по причинам, о которых писать не хочется. Слишком уж противно. И опять же еще живы потомки того… Не буду.

Школа была неплохая. И ребята неплохие. НО! Слава любящей высовываться из общих рядов диссидентки дошла и сюда. Правда, здесь была другая классная. Милая, добрая и какая-то невзрослая Людмила Дмитриевна Разина-Синицкая, дочь известного узбекского художника. Литератор. Она умела понимать и принимать все наши, а особенно мои, завихи. И после школы очень дружила кое с кем из своего первого выпуска. Думаю, она на всю жизнь осталась бы таким же большим, славным, наивным, очень красивым ребенком. Если бы не жизнь. Если бы не мужчины, так жестоко, так подло ее предававшие. Наверное потому, что чувствовали — эта не ответит ударом на удар. Скорее, сломается сама. Сейчас она в Америке. В Нью-Йорке. Надеюсь, там она если не счастлива, то спокойна.

А дружила она с ребятами из очень сплоченной когда-то компании. Трое рыцарей и одна дама. Женя Томпаков, Марик Гринберг, Жора Ходасевич и… Аня Гершович, умница, поразительно остроумная женщина, царство ей небесное, мы потом общались почти до ее смерти. Как они дружили! Завидно было! Женя рассказывает, что они с двенадцати лет ездили на «Победу», и Марик однажды попал под трамвай. Так он каждый день бегал в больницу к переломанному бедняге. А когда они пошли на вечер в шестидесятую школу к Марику, кстати сказать, парню миролюбивому, придрались и набили морды всем. И как они с Жоркой потом отомстили с помощью какого-то бандитика с Алайского. Разгорелась вендетта, к счастью, без особых последствий. В очередной драке они пострадали и на следующее мероприятие в клуб кино отправились в следующем составе: Женя — слева с фингалом под правым глазом, Жора — справа с фингалом под левым. Еще один наш одноклассник Игорь Путято — посередке, в темных очках и с фингалами под обоими глазами. Картина маслом! Жаль, я не была очевидицей!

И когда на Жорку напали какие-то подлые амбалы, братья Лешманины, Женя полез в драку и получил слесарным молотком по спине так, что и сейчас аукается… Ох уж эти мужчины!

Как-то Жорка ушел в самоволку и удрал не то из Термеза, не то из Кушки в другую, тоже пограничную часть, где служил Женя. Добирался, презрев все патрули, все проверки, и добрался-таки. И нелегально жил на территории жениной части. Правда, обаяния у него было — океан. Кого хочешь уболтает!

Женя — в Германии, Марик — в Америке, Жора — в Череповце.