Александр Во - Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны

В детстве Пауль и Людвиг дрались друг с другом, как это нередко бывает у братьев. Одно время они ревниво соперничали за внимание мальчика по имени Вольфрум. Пауль, истинный анархист и интриган, любил втягивать младшего брата в неприятности, но они были почти ровесниками, и их дружба была тогда крепка. Трудно оценить, как повлияли на них самоубийства братьев. Будучи самыми младшими членами семьи, мальчики, вероятно, до некоторой степени избежали наихудших конфликтов. Они были значительно младше Ганса и Рудольфа. Людвиг хранил добрые воспоминания о Рудольфе, но о Гансе (который был на 12 лет старше и пропал из дома, когда Людвигу было всего 13), надо полагать, он помнил мало. Но Buben едва ли забыли невыносимую домашнюю атмосферу в те годы и могли в разные этапы жизни опасно близко подходить к самоубийству. Людвиг в заметках-воспоминаниях о детстве сознавался, что первые мысли о суициде посетили его на десятом или одиннадцатом году жизни — другими словами, в 1900 и 1901 годах, до трагедий Ганса и Рудольфа.

История Витгенштейнов включает несколько самоубийств — тетя и кузина так же закончили свои дни, — но из этого не следует делать вывод (как полагают некоторые), что такой способ умереть считался приемлемым, почетным или хотя бы нормальным в Вене начала XX века. Карлу, как говорилось выше, было очень стыдно за поступки Ганса и Рудольфа; отец Отто Вейнингера чувствовал то же самое по отношению к сыну, даже сам Вейнингер писал незадолго до смерти: «Самоубийство — это признак не смелости, а трусости, пусть даже оно наименьшее из трусливых действий» [43] Отто Вейнингер — Морицу Раппапорту, недатированное (8.1903), в Weininger, p. 157. . Людвиг временами стыдился того, что не убил себя, но ни он, ни Пауль не совершили суицид именно потому, что не обладали этой формой трусости. «Я знаю, — писал Людвиг, — что убить себя — это свинство. Разумеется, нельзя желать собственного уничтожения, и любой, кто однажды представлял, что он совершает самоубийство, знает, что суицид — это всегда внезапное нападение на самого себя. Но нет ничего хуже, чем быть застигнутым врасплох» [44] Л. В. — Паулю Энгельману, 21.06.1920, цит. по: Монк, с. 200–201. . Это неоднозначное отношение, которое Пауль разделял, было слабым отголоском стыда их отца за самоубийства Ганса и Рудольфа.

Через много лет после событий, описанных в этой главе, когда Пауль отошел от дел и жил в Нью-Йорке, он каждый день совершал долгие прогулки: выходил из 19-этажного здания на Риверсайд-драйв, шел к мосту Джорджа Вашингтона, переходил на другую сторону и возвращался назад. Однажды на прогулке его внимание привлекла толпа, собравшаяся на мосту: пытались уговорить какого-то беднягу не прыгать вниз. Как только Пауль понял, что происходит, он бросился на толпу, размахивая тростью. «Если этот человек хочет умереть, пускай. Разве ваше дело — указывать, жить ему или нет?» В последовавшей сумятице мужчина, больше не находившийся в центре внимания, тихо покинул свою опасную позицию на мосту, и больше о нем никто ничего не слышал.

Как и все Витгенштейны, Пауль и Людвиг были исключительно музыкальны. Людвиг играл на скрипке и фортепиано, а после сам освоил кларнет, но всегда чувствовал, что находится в тени старших братьев и сестер. Однажды ему приснилось, что он стоит на вокзале и слышит, как Пауль рассказывает Гермине о том, насколько Джером поражен его (Людвига) музыкальными талантами. На следующее утро он записал этот сон:

Оказалось, я так чудесно пел вчера «Вакханок» Мендельсона… Пел чрезвычайно выразительно, сопровождая пение крайне выразительными жестами. Пауль и Гермина, похоже, полностью согласились с похвалой Джерома. Джером ясно повторял снова и снова: «Какой талант!» Все это от самодовольства. Проснувшись, я разозлился. Или, скорее, устыдился своего тщеславия [45] Somavilla, p. 73. .

С раннего детства Пауль готовился к карьере концертного пианиста, упрямо сопротивляясь желаниям отца. Не только отец, но и вся семья пыталась его отговорить. Они убеждали его, что он не так уж и хорош. «Разве можно так колотить по клавишам?» — всплескивала руками мать [46] Цит. по: Kross, p. 7. . Да даже если бы он играл лучше, говорили они, неслыханно для мальчика его класса и происхождения выбрать карьеру музыканта. Несмотря на их отчаянные уговоры, Пауль не собирался отступать. По выходным он брал уроки у Мари Баумайер, друга семьи и некогда ученицы Клары Шуман, считавшейся в те дни одной из лучших венских исполнительниц Шумана и Брамса. Но больше всего он хотел попасть в класс гениального преподавателя музыки Теодора Лешетицкого.

Карл Витгенштейн — опытный горнист и скрипач, родственник Иоахима, обладатель одной из лучших в мире коллекций оригинальных рукописей музыкальных партитур, числивший Брамса и Штрауса своими друзьями; человек, который на классических концертах смахивал указательным пальцем слезы с глаз и гордо показывал блестящий от влаги кончик пальца жене — странно, что именно он так непримиримо противился желанию сына профессионально заняться музыкой. Как многие великие коммерсанты, он не вдавался в тонкости семейной психологии и мерил сыновей собственной меркой. Если оказывалось, что они не такие энергичные, не такие способные, смелые и азартные, как он, то они считались обреченными на неудачу. Давление на сыновей — Ганса, Курта, Руди, Пауля и Людвига, — имевшее целью создать собственную династию в большом металлопрокатном, сталелитейном, оружейном и банковском бизнесе, который он основал, привело к разрушающему нервному напряжению для всех пятерых.

Основной недостаток фрау Витгенштейн заключался в том, что она не могла, с одной стороны, защитить детей от гнева и раздражительности отца, а с другой — компенсировать их материнским теплом и заботой. Это была невысокая, длинноносая и круглолицая женщина, нервная и замкнутая, бесстрастная и верная долгу. Она страдала от постоянных приступов мигрени и флебита, болезни артерий, нервов и вен ног. «Мы просто не могли ее понять, — писала Гермина в мемуарах, предназначенных для узкого круга, — более того, она по-настоящему не понимала восьмерых странных детей, которых произвела на свет; при всей своей любви к человечеству она, казалось, вообще не понимала людей» [47] HW1, p. 95. . Гретль вспоминала: «Преданность моей матери долгу доставляла мне массу неудобств, ее вечную взбудораженность невозможно было терпеть. Она страдала от постоянного нервного напряжения» [48] Margaret Stonborough, Notebook, цит. по: Prokop, p. 19. .

Фрау Витгенштейн принесла жизнь в жертву мужу и своей престарелой матери, оставив восьмерых детей выкарабкиваться из душевной пустоты как придется. Гермина писала: