Александр Во - Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны

Сейчас Лабора не слушают. Если его и помнят, то как преподавателя, недолго учившего Арнольда Шёнберга или обучавшего композиции будущую жену Малера, глуховатую соблазнительницу Альму Шиндлер. Когда Альма захотела учиться у Александра Цемлинского, сердце Лабора было разбито. В дневнике она записала, как прошло последнее занятие:

Лабор. Потерян навсегда. Отверг меня. Сказал: «Я не могу. Либо Цемлинский, либо я. Но оба — нет». Я тихо заплакала. Он, должно быть, заметил… В любом случае, он был необыкновенно мягок, утешал меня. Тогда это меня глубоко ранило. Я училась у него шесть лет — без особых успехов, но он всегда был мне добрым понимающим другом. И настоящим художником. Славный малый [59] Beaumont, 15.10.1901. .

Лабор, ослепший в три года из-за оспы, поступил в Институт для слепых в Вене, а потом выучился игре на фортепиано и органе в Венской консерватории. Некоторое время он жил в Нижней Саксонии и был придворным органистом у ганноверского короля-распутника Георга V. Король, тоже слепой, стал его близким другом, и когда в 1866 году ему пришлось бежать в Австрию, Лабор поехал вместе с ним.

Пауль ходил к нему на уроки по «теории музыки», состоявшие из долгих разговоров о музыке, искусстве, театре, философии, политике и жизни в целом. Мужественно смирившись со слепотой, Лабор мог довести окружающих до слез сочувствия, что иногда подвигало их на проявления благотворительности в его пользу.

«Знаете, сколько себя помню, я всегда хотел орган, но мне никогда не хватало денег, — сказал Лабор Альме Шиндлер. — Я потерял всякую надежду. Может быть, в следующей жизни» [60] Beaumont, 28.02.1899. . Альма написала в дневнике тем вечером: «Видит Бог, если бы я действительно была богата, первое, что бы я сделала — купила Лабору орган!» В итоге мать Пауля, Леопольдина Витгенштейн, купила ему новый орган Rieger-Jaegerdorf , а Карл на семидесятилетие Лабора в июне 1912 года оплатил издание лучших его произведений в венском издательстве Universal Edition . Людвиг предпринимал попытки, правда безуспешно, организовать исполнение музыки Лабора в Кембридже. В Вене Витгенштейны проводили регулярные «Вечера Лабора» — концерты, где исполнялись только его работы. На них сгоняли всех слуг: поваров, садовников, егерей и горничных — и, по словам младшего сына Гретль, Джи, «им приказывали аплодировать изо всех сил (и они аплодировали!!!), и слепой Лабор был счастлив, что публика к нему столь благосклонна» [61] Дж. Ст. — Брайану Макгиннесу, 07.10.1993, pc. .

«Никогда не могла наслушаться, — признавалась Гермина, — музыка Лабора трогала меня до слез — и я их не сдерживала, зная, что он их не увидит» [62] HW1, p. 78. . Витгенштейны были от него без ума. Он стал их собственностью, их семейным композитором, музыкальным советчиком, человеком, облагодетельствованным ими, другом и многосторонним гуру в сфере философии и психологии. Витгенштейны очень ревниво отнеслись к тому, что общественная благотворительная организация, именовавшая себя Labor-Bund, вызвалась опубликовать еще больше его музыкальных произведений, провести концерты и поставить памятник композитору перед Konzerthaussaal .

Из трех оставшихся сыновей Карл не мог выбрать наследника. Курт был легкомысленным, Пауль и Людвиг — ненадежные невротики и совершенно не интересуются бизнесом. Ко времени его смерти ни один из них не женился. Он надеялся, что хотя бы один достигнет успеха как инженер, и какое-то время казалось, что справится только Людвиг. В 1906 году, сразу после окончания школы Людвиг прочитал книгу под названием Populare Schriften («Популярные статьи») известного венского физика Людвига Больцмана, куда входила работа по аэронавтике, в которой утверждалось, что для прогресса науке требуются «герои и гении»: первые — чтобы испытывать самолеты, а вторые — чтобы понимать, как и почему эти самолеты летают. Прочитав это в самый расцвет культа Вейнингера и зная, что Вейнингер ходил на лекции Больцмана, Людвиг (молодой честолюбивый гений-герой) незамедлительно подал заявление на поступление в класс Больцмана в Венском университете. Если бы ему повезло, он мог бы сидеть на одной скамье с Эрвином Шрёдингером (Нобелевским лауреатом 1933 года за работу в сфере квантовой механики), но надежды обоих рухнули, когда 5 октября 1906 года великий физик, отдыхая на приморском курорте в Дуино возле Триеста, повесился в спальне гостиницы, пока его жена и дочь плескались в теплых волнах залива. Поэтому Людвиг пошел в Высшую техническую школу Шарлоттен-бург в Берлине изучать аэростаты. Позже он признавался, что это была напрасная трата времени. Через год с одобрения отца он переехал в английский Манчестер: сначала проводил там эксперименты с воздушными змеями на вересковых пустошах Дербишира, а потом поступил в аспирантуру Манчестерского университета, чтобы изучать пропеллеры. Его возмущало поведение студенток, которые флиртовали с преподавателями. «Все женщины, которых я знаю, такие идиотки» [63] Дневник Дэвида Пинсента, 07.02.1913, цит. по: Монк, с. 88. , — говорил он.

В июне 1911 года Людвиг запатентовал небольшое улучшение конструкции пропеллера [64] См. Wittgenstein Studies , 25.02.1995. , но его энтузиазм к инженерному делу (к которому, как он позже признавался, у него не было «ни вкуса, ни таланта» [65] Дневник Дэвида Пинсента, 07.02.1913, цит. по: Монк, с. 30. ), поутих, и в конце года он решил разыскать в Кембридже Бертрана Рассела, чтобы понять, не лучше ли учиться философии.

Больцман, Вейнингер и Бетховен были среди кумиров Людвига, он ими восхищался и равнялся на них. Все они олицетворяли гений в чистом виде, выходили за рамки литературных, творческих и научных достижений, воплощали, в его представлении, саму суть гения, которая проявлялась силой личности. Что же касается Вейнингера, то Людвиг по большей части отверг его философию, но тем не менее настаивал на его гениальности. «Его величие лежит в том, с чем мы не соглашаемся, — писал он. — Его чудовищная ошибка и делает его великим» [66] Л. В. — Джорджу Эдварду Муру, 23.08.1931, цит. по: Монк, с. 321. . Амбициозный, неуравновешенный, ведомый невротической потребностью в самосовершенствовании, Людвиг нуждался в гениях, чтобы поклоняться им ровно в той мере, в какой сам желал быть одним из них. «Улучшай себя, это все, что ты можешь сделать, чтобы улучшить мир» [67] Л. В. в разговоре с Хайнрихом Постлем, цит. по: Монк, с. 33. , — говорил он.

Бросившись к ногам Бертрана Рассела, Людвиг вскоре обнаружил, что его, в двадцать с небольшим, не завершившего ни одной сколько-нибудь значимой философской работы, многие из самых светлых умов Кембриджа считали гением. «Возможно, самый прекрасный пример гения, который я когда-либо видел, традиционно задумчивый, страстный, глубокий, настойчивый и властный» [68] Russell, p. 329, цит. по: Монк, с. 62. , — как позже скажет Рассел.