Александр Во - Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны

Его никогда не видели улыбающимся, ни на одной фотографии не выглядел он естественным. У него не было никакого чувства музыки или чувства юмора, и так же неприветливо выглядела его жена. Атмосфера вокруг этой пары была леденящая; знали, что у них не было друзей, знали, что старый император всей душой ненавидел Фердинанда, потому что тот не умел тактично скрывать свое нетерпение занять трон [102] Цвейг, с. 205–206. .

На фотографии, снятой в тот роковой день в Сараево, эрцгерцог с женой, вопреки описанию Цвейга, стоят широко улыбаясь. Но слишком поздно просияли их последние, а может и единственные улыбки, они не смягчили ожесточенных сердец венцев, которые тронула лишь последняя фраза Франца Фердинанда, когда он посмотрел на бледную эрцгерцогиню, сидевшую позади него в экипаже: «София! София! Не умирай! Живи ради детей!.. Ничего! Ничего! Ничего!» Она не могла его услышать — она была уже мертва.

Историки утверждают, что в душах жителей всех немецкоязычных земель росло желание войны, что художники, композиторы и писатели выказывали неустанное стремление разрушить существующий порядок вещей. Инстинкт пробуждал в них атавистическую первобытную жестокость. Сразу после начала войны немецкий писатель Томас Манн объяснял:

А этот мир, нарушенный теперь столь сокрушительной грозой — разве все мы не пресытились им? Разве не отвратителен его комфорт? Разве не гнил и не вонял он от разложения цивилизации? Нравственно и психологически я ощущал необходимость катастрофы, и чувства очищения, возвеличивания и освобождения переполняли меня, когда то, что казалось невозможным, свершилось [103] Thomas Mann in Gedanken im Kriege , 1915, цит. по: Clare, p. 56. .

И все же сразу после убийства в Сараево людей больше заботила организация похорон, — в частности, щекотливый вопрос, достаточно ли титулованная особа эрцгерцогиня, чтобы похоронить ее вместе с мужем в Капуцинергруфте, Императорском склепе, — чем возможность или вероятность начала войны вследствие этого убийства. На высшем правительственном уровне, впрочем, дела обстояли несколько иначе. Франц Конрад фон Хётцендорф, глава Генштаба австро-венгерских войск, и Леопольд Берхтольд, министр иностранных дел, ухватились за убийство эрцгерцога как за удачную возможность унизить Сербию и усилить влияние Австро-Венгрии на Балканах. Сербское правительство, заявили они, приложило руку к этому убийству и должно быть наказано. Неизбежный отказ сербов от неприемлемого австрийского ультиматума 25 июля привел к тому, что 28 июля Вена объявила Сербии войну.

Остальное — невероятная схватка народов, развязанная во имя чести, — это, как говорится, история. 31 июля Германия объявила войну русским, мобилизовавшим войска в защиту Сербии; Франция, соблюдая договоренность с Россией, напала на Германию; Германия, чтобы защититься от французов, вторглась в Бельгию, после чего британцы (которые не питали ни малейшего интереса к сербской потасовке) объявили войну Германии, чтобы защитить бельгийский нейтралитет. 5 августа Австро-Венгрия объявила войну России; 6 августа Сербия объявила войну Германии, а на следующий день Черногория выступила против австрийцев и немцев. 10 августа Франция объявила войну Австро-Венгрии, и 12-го Великобритания последовала ее примеру. 23 августа Япония, находясь в тысячах километров от места событий, выступила против Германии, что незамедлительно повлекло за собой следующий результат: Австро-Венгрия, благородно защищая их союз, объявила войну Японии. 28 августа, через два месяца после стрельбы в Сараево, Австро-Венгрия объявила войну Бельгии. Впоследствии в войну было втянуто множество стран, события развивались с ужасающей скоростью, но еще до того, как последние из противоборствующих наций ввязались в эту потасовку, в доме Витгенштейнов произошла трагедия.

Что касается призыва на воинскую службу, обстоятельства у братьев Витгенштейнов — Курта, Пауля и Людвига — сложились по-разному. Когда началась война, тридцатишестилетний Курт жил в Нью-Йорке. 9 апреля 1914 года он отправился за границу на новейшем немецком лайнере «Император», чтобы исследовать возможности для инвестирования в американскую и канадскую сталелитейную промышленность. Прежде чем переехать в Knickerbocker Club на 62-й Западной улице, он ненадолго остановился в отеле Waldorf . Курт обзавелся друзьями в высшем свете, купил роскошный автомобиль, несколько выходных провел на спа-курорте в Хот-Спрингс, штат Вирджиния, и без проблем обосновался в Новом Свете. Он узнал о войне в Европе, когда возвращался в Нью-Йорк из Кранбрука, промышленного города в Британской Колумбии. В начале июля Курт собирался отплыть в Австрию, но американские власти не разрешили ему выехать. Когда он пришел в австрийское консульство на Манхэттене, генеральный консул, Александр фон Нубер, позвал его работать в отдел пропаганды, задача которого заключалась в том, чтобы убедить американский народ, американскую прессу и, самое главное, американское правительство поддержать Австро-Венгрию в случае войны.

Пауля и Людвига с сестрами и матерью новости о войне настигли в Хохрайте, семейном поместье в горах. В порыве патриотизма они бросились в Вену и попали в атмосферу всеобщего возбуждения и экстаза. Каждый мясник, каждый сапожник, доктор и учитель переживали то, что Стефан Цвейг назвал «возвеличивание собственного „я“», воображая себя героем. Женщины убеждали мужей надеть военную форму, классовые барьеры пали, люди тепло беседовали с незнакомцами в магазинах и искрометно шутили на тему неизбежной гибели Сербии.

Людвиг хотел отправиться в Норвегию, но, узнав, что выезд из Австрии запрещен, он решил исполнить свой гражданский долг. В отличие от Пауля и Курта, Людвиг избежал военной службы. В 1868 году австрийское правительство ввело обязательный призыв в армию на три года для всех молодых мужчин, но затраты оказались непомерными. Вместо того чтобы отменить закон, разработали все мыслимые и немыслимые формулировки (включая жеребьевку), посредством которых можно было освободиться от этого докучливого долга. В результате только один из пяти годных к службе мужчин надевал форму, да и из тех очень немногие действительно служили три полных года, положенных по закону. Без послужного списка Людвиг не был приписан к полку, куда он мог обратиться, а так как у него годом ранее обнаружили две паховые грыжи, он в любом случае не был годен к строевой службе. Решив-таки внести свою лепту, он записался добровольцем, и 7 августа его призвали рядовым в артиллерийский полк, входивший в состав Австро-Венгерской Первой армии, которая направлялась к границам габсбургской Польши и России — на Галицийский фронт.