Александр Во - Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны

В предисловии к своему тоненькому философскому научному труду, «Логико-философскому трактату», Людвиг признается, что некоторые его идеи могут быть позаимствованы у других писателей, прибавляя: «Мне не важно, думал ли до меня кто-либо другой то, что думал я» [167] Л. В., ‘Логико-философский трактат’, предисловие. . Эта книга во многом похожа на «Краткое изложение Евангелия». Обе книги состоят из шести частей (хотя Людвиг добавил в «Трактат» седьмую, состоящую из единственной, ныне знаменитой прокламации: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать» [168] Там же, 7. ), и обе работы представляют собой последовательность связанных, пронумерованных афористических высказываний. Вот как это звучит у Толстого:

1.1. В основу и начало всего стало разумение жизни. <���…> 1.2. Разумение жизни есть Бог. <���…> 1.3. Все, что живет, родилось к жизни чрез разумение. И без него не может быть ничто живое.

1.4. Разумение дает истинную жизнь.

1.5. Разумение — это свет истины [169] Толстой, с. 817. .

И то же самое с начальной страницы «Трактата» Людвига:

1. Мир есть все то, что происходит.

1.1. Мир — целокупность фактов, а не предметов.

1.11. Мир определен фактами и тем, что это все факты.

1.12. Ибо целокупность всех фактов определяет все, что происходит, а также все, что не происходит.

1.13. Мир — это факты в логическом пространстве [170] Л. В., ‘Логико-философский трактат’, 1–1.13. .

Общее для обоих текстов — идея о вечной жизни, принадлежащей только настоящему. У Толстого:

7. Жизнь временная… есть пища жизни истинной.

8. И потому истинная жизнь — вне времени, она только в настоящем.

9. Обман жизни во времени; жизнь прошедшего и будущего скрывает от людей истинную жизнь настоящего [171] Толстой, с. 802. .

В «Трактате» Людвига та же идея выражена несколько более сжато:

6.4311 …Если под вечностью понимать не бесконечную длительность времени, но безвременность, то вечно жив тот, кто живет в настоящем. Стало быть, наша жизнь не имеет конца, так же как наше поле зрения не имеет границ [172] Л. В., ‘Логико-философский трактат’, 6.4311. .

Внезапная перемена взглядов Людвига озадачила, встревожила, смутила и расстроила его семью. Гермина, Гретль и Пауль прочли «Евангелие» Толстого, пытаясь лучше его понять. Гермина, которую поражал интеллект Людвига, старалась не отставать и прочла еще несколько книг Толстого. Гретль изучала крайне популярную в то время «Жизнь Иисуса» Эрнеста Ренана, чтобы понять, можно ли найти там сходство с идеями Толстого. Пауль занял противоположную, ироничную и совсем не доброжелательную позицию. «Даже если бы Паулю случайно понравилась та же книга, что и Людвигу, он все равно выискал бы в ней что-то прямо противоположное», — писала Гретль Гермине [173] М. Ст. — Г. В., цит. по: HW2, p. 72, n. 41. . Из всех братьев и сестер она больше всех была готова разделить новую духовность Людвига, но толстовское христианство не было религией в смысле вероисповедания. «Краткое изложение Евангелия» предлагало Людвигу, как и всякому молодому человеку, которого разрывают противоречивые стремления к нарциссизму и саморазрушению, долгожданную возможность радикального самосовершенствования — тщательно пересмотреть все черты личности, которые ему наиболее неприятны, возможность осознанно возвыситься и из простого смертного преобразиться в бессмертного, совершенного человека, наподобие Иисуса, наподобие пророка. «Есть два божества: мир и мое независимое Я, — писал Людвиг в записной книжке в июле 1916 года. — …Для жизни в настоящем смерти не существует» [174] Л. В., Дневники 1914–1916 , 08.07.1916, с. 127–128. . По словам доктора Макса Билера, офицера, служившего с Людвигом в Сокале осенью 1915 года, «у него были все черты пророка» [175] Макс Билер — Дж. Питчеру, цит. по: Монк, с. 148. .

Когда «Трактат» Людвига издали после войны, книга не оправдала ожиданий того небольшого круга людей, которые восхищались его идеями в области логики, и многие, включая Бертрана Рассела, посчитали работу мистической, непонятной и депрессивной, словно это был не философский трактат, а какое-то непостижимое Евангелие от Людвига:

6.521 Решение жизненной проблемы мы замечаем по исчезновению этой проблемы.

(Не потому ли те, кому после долгих сомнений стал ясным смысл жизни, все же не в состоянии сказать, в чем состоит этот смысл.) [176] Л. В. ‘Логико-философский трактат’, 6.521.

Когда вспыхнула война, Стонборо надеялись вернуться в Англию. Гретль, выйдя замуж за Джерома, стала гражданкой Америки, но так как она была Витгенштейн, ее захлестнули патриотические чувства, она страстно мечтала исполнить свой долг по отношению к Австрии. Помощь, которую она хотела оказать своей стране, должна была стать грандиозной, всем сердцем Гретль желала посредством своей находчивости, великодушия и огромного состояния не просто протянуть руку помощи, а повлиять на сам ход дела, выиграть войну в пользу Австрии. Ей хотелось поучаствовать «изо всех сил. Сделать все, что могу — душевно и физически» [177] М. Ст. — Г. В., 22.08.1914, цит. по: Prokop, p. 78. : вот почему ее совсем не радовала та волонтерская работа, которую она проводила, организовав питание для 80–100 человек в день в маленькой больнице в Ишле. Она писала Гермине:

Эта война повлияла на меня так же, как и на тебя. Я ничего не могу сделать, абсолютно ничего. Но я бы многое отдала, чтобы хоть как-то повлиять на ход кампании. Так ужасно, что можно жить в такое время, и при этом не жить вовсе! [178] М. Ст. — Г. В., 22.08.1914, цит.: ibid., p. 79.

Гретль ушла из больницы после того, как заразилась от одного из пациентов, и доктор посоветовал ей больше туда не возвращаться. Теперь она могла применить свой ум для более возвышенных целей, но вынуждена была бороться с мертвым грузом неудачно сложившегося брака. Ее проблема заключалась в том, что она раздражала окружающих. Ее мнение, способ его выражения и манера одеваться действовали на нервы другим: матери, Людвигу, Паулю, а особенно — мужу Джерому. Гер-мина, которая признавалась в том, что однажды чуть не дала Гретль пощечину, была, тем не менее, самым верным союзником сестры, постоянно напоминая другим о ее «внутреннем благородстве». Она писала Людвигу:

Трудно выразить, как я люблю Гретль и восхищаюсь ею. Почему тогда ее характер порицают многие, те, кто вовсе не ведет себя так же великодушно в важных вопросах, как она? Это всегда неизменно ранит меня [179] Г. В. — Л. В., 31.08.1916, GBW. .

Но нельзя сказать, что брак не сложился только из-за манер Гретль или ее сдержанного отношения к сексу, ведь Джером — угрюмый, обидчивый параноик, склонный к мании величия — был ужасным мужем. В начале 1916 года он был совсем плох: его пугала навязчивая идея, что Америка собирается вступить в войну против Австрии. Больше он ни о чем не говорил и не думал. Он мог исчезнуть на весь день, вернуться посреди ночи, дрожащий, бессмысленно смотреть в пустоту, молча и не двигаясь, или внезапно взорваться в приступе ярости. Он испытывал нервы Гретль на прочность. Не зная, как поступить, она пыталась рационализировать проблему, смотря на мужа как на человека с раздвоением личности, с «внутренней жизнью» [180] М. Ст. — Г. В., цит. по: Prokop, p. 82. , которая была «когда-то ясной, а теперь запуталась» и «внешней жизнью», которая «теперь направлена не на дела (как раньше), а на людей». Эти загадочные суждения не помогали улучшить ситуацию — не помог и переезд из Гмундена в роскошную съемную квартиру в Пале Эрдёди на Кругерштрассе в октябре 1915 года. Конечно, она могла подать на развод, но каждый раз, когда возникала эта идея, Джером грозился забрать мальчиков, Томаса и Джи, с собой в Америку. Что случилось с Джеромом? Сначала Гретль пыталась понять это сама, читая книги по психологии и психиатрии. Ничего не вышло, и много лет спустя ее уговорили отправить его к известному неврологу Юлиусу Вагнер-Яуреггу, недавно получившему Нобелевскую премию за спорный способ лечения (он прививал психически больным пациентам туберкулез и малярию), доказавший свою эффективность в случае сифилитического паралитического слабоумия . Неизвестно, болел ли Джером сифилисом, но его непредсказуемое поведение и паранойя — классические симптомы этой болезни. Его внук, Пьер Стонборо, решительно отрицает такую вероятность, но не предлагает альтернативных объяснений психоза Джерома. Как бы то ни было, Вагнер-Яурегг не добился успеха в лечении, и состояние Джерома оставалось неизменным вплоть до его смерти.