Александр Во - Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны

Для того чтобы в русском лагере для военнопленных жилось хотя бы сносно, нужны дружелюбные и знающие тюремный комендант (или nachalnik ) и его помощник ( praporshchik ). Иногда такие встречались, но не в Крепости. Здесь комендант, осознавая свой низкий социальный статус по сравнению с образованными заключенными, оказавшимися в его руках, отдавал бессмысленные и садистские распоряжения, чтобы просто показать свою власть. Он называл их «немецкими свиньями», приказывал, чтобы их раздели и выпороли в его присутствии, их постоянно обыскивали, заставляли бежать сквозь строй казацких кнутов за мелкие нарушения, лишали всего необходимого. Один офицер сказал инспектору Красного Креста, что его бросили в неосвещенную, неотапливаемую камеру на тридцать дней всего лишь за язвительное замечание по поводу того, что в Германии надо построить такую же Крепость для русских заключенных. Еще одного избили и отправили в одиночное заключение на три месяца за то, что он нарисовал тюрьму маслом. Когда Пауль приехал в Крепость, все музыкальные инструменты уже конфисковали и заключенным запрещалось петь и свистеть. «Чистая злоба», — говорил Пауль. Втайне он ругал начальника, а сам занялся обучением других пленных французскому языку.

В Крепости, изначально построенной для 300 уголовных заключенных, содержалось более 1000 военнопленных, так что она была переполнена. Тем, кому не досталось места на твердых нарах, приходилось спать на голых асфальтированных полах. Нары располагались так близко друг к другу, что узкого прохода между ними едва хватало для одного человека. Сесть было негде, и вещи сложить было некуда. Заключенным приходилось есть лежа или взгромоздившись на ступеньки лестниц двухъярусных нар. Еда была отвратительной, хотя ее готовили сами заключенные. Ежедневную порцию мяса, положенную офицерам, тюремная охрана продавала и заменяла костями, вареными головами, ушами или копытами. Даже чай делали на воде, которую какой-то безумный комендант «Крепости» приказал заключенным таскать ведрами из того места на реке, куда извергались все сточные воды города. Вместо туалетов у заключенных были дыры в земле. Ампутантам с одной ногой или вообще без ног приходилось обращаться за помощью к товарищам, чтобы сходить в туалет, а когда делегация заключенных осмелилась попросить разрешения построить унитаз из деревянной коробки, им по-садистски отказали.

В атмосфере тоски по родине, деградации и отчаяния некоторые из покалеченных офицеров Крепости цеплялись за смутную надежду. Пауль был одним из них. Он слышал об инициативе папы Бенедикта XV привести лидеров оппозиционных воюющих наций к соглашению обменять тяжелораненых заключенных и инвалидов. Сначала предполагалось, что некоторые заключенные будут дома к Рождеству, но переговоры затянулись, и месяцами не было новостей о каких-нибудь подвижках.

Пауль считался кандидатом на обмен, и это было ему известно по меньшей мере за два месяца до перевода в Крепость. Ничего не зная о нем с 3 января, его мать в Вене одолевала племянника вопросами. Консул Вадстед телеграфировал Францу в ответ: «ХОРОШИЕ НОВОСТИ. ИМЯ ПОЯВИЛОСЬ В ПРЕДВАРИТЕЛЬНОМ СПИСКЕ ЗАКЛЮЧЕННЫХ ДЛЯ ОБМЕНА. ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ БЛИЗКО. УДАЧИ» [143] Телеграмма из датского консульства — Лп. В., цит. в письме Л. В., 16.03.1915, GBW. . Фрау Витгенштейн немедленно написала Людвигу: «Можешь себе представить, как я счастлива! Пусть потребуется еще больше терпения, пока дела сдвинутся с мертвой точки, но есть причины надеяться, что мы в обозримом будущем снова увидим Пауля» [144] Лп. В. — Л. В., 16.03.1915, GBW. .

Прошли месяцы, из Ватикана не было новостей, и терпение фрау Витгенштейн истекало. В конце мая она сообщила: «У меня хорошие новости от Пауля, которые касаются его здоровья, но ни словечка об обмене. Какое разочарование!» [145] Лп. В. — Л. В., 20.05.1915, GBW. Когда она узнала, что его вызвали к коменданту тюрьмы и приказали на месяц изолировать, она была вне себя от гнева. Причины этого дисциплинарного взыскания неизвестны, хотя, возможно, он был одним из одиннадцати офицеров, наказанных за то, что не сообщили о готовящемся побеге. Какова бы ни была причина, Пауль, новичок в Крепости, не имея пианино и пребывая в унынии, тяжело это перенес. Гермина поделилась с Людвигом:

Мама, конечно, очень расстроилась, и очень повезло, что Пауль говорит о доброте датского консула, которому он обязан привилегированным отношением. Он пишет с юмором, что хотя бы немного смягчает в целом печальное впечатление [146] Г. В. — Л. В., 08.07.1915, GBW. .

Еще одной причиной тревоги был тон писем Пауля: он начал делать опасно подрывные замечания, которые, как боялась фрау Витгенштейн, могут вызвать неприятности со стороны тюремных властей. В одном из них, которое по счастливому стечению обстоятельств, кажется, прошло мимо внимания русских цензоров, он писал, что единственное, что его по-настоящему волнует, это победа Австрии в войне, и что он охотно пожертвует миллион золотых крон, чтобы поддержать австрийские войска.

Единственное, о чем Пауль не писал, поскольку знал, что это серьезно встревожит мать, это эпидемия тифа, разразившаяся что среди заключенных. Эта болезнь, косившая всех без разбора, нависла над Крепостью как неописуемый ужас. Ее переносили вши, а Пауль считал, что они его не трогают. Следом за первыми симптомами — лихорадкой и невыносимой болью в мышцах и суставах — начиналась темно-красная сыпь, которая быстро распространялась от таза и плеч по всему телу. На вторую неделю инфицированный переставал контролировать кишечник и начинал бредить. Через несколько дней он чаще всего умирал. К Пасхе 1915 года эпидемия достигла пика, каждый день из Крепости в больницу увозили двадцать — тридцать мужчин. Никто из них не возвращался. Из двух омских больниц ни одна не могла справиться с ежедневным поступлением больных из областных лагерей, а доктора, медсестры и санитары сами становились жертвами болезни. Один особенно возмутительный инцидент зафиксирован в дневнике Ганса Вейланда, австрийского офицера, интернированного в Красноярск:

Мужчины лежат бок о бок, тесно прижатые друг к другу на многоуровневых рядах нар. Отвратительная, почти сладкая вонь такая густая, хоть ножом режь. С потолка непрерывно капает вода… Поздно вечером ко мне подошел охранник с приказом от коменданта лагеря: в тифозную больницу немедленно требовались пять санитаров; прежние заболели или умерли… Внезапная тишина; все задумались; все опустили глаза. Это сообщение — дорога к смерти, верное расставание с семьей, женой, детьми, жизнью. Никто не хотел идти. Я повторил приказ и объяснил, что этот долг выполнить необходимо. Из-за сырого тумана нельзя было оглядеть все помещение; едва можно было разглядеть лицо соседа. Можно было расслышать дыхание и стук сердец в тишине. Потом молодой парень из Судетов вызвался с нар: «Я пойду; это необходимо». Он подходит ко мне и тихо говорит, что его мать — старуха, но если ему суждено умереть, его брат скорее всего вернется с войны и присмотрит за ней. Его примеру последовали, не сказав ни слова, еще четверо мужчин. Они пошли в больницу, заменили санитаров, заболели и все пятеро умерли. Герои! [147] Hans Weiland, ‘Stilles Heldentum’, in Weiland, vol. 1, p. 192.