Александр Во - Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны

Джером Стонборо, услышав новости из Америки, стал настаивать на немедленном отъезде из Австрии вместе с семьей. Гретль возражала, что у нее в Вене дела и что она не желает эмигрировать, но муж остался непреклонен, и 14 апреля, через восемь дней после заявления президента Вильсона, они прибыли в отель в Цюрихе в нейтральной Швейцарии. Отъезд из Австрии не понравился властной Гретль, ей всегда хотелось находиться в центре событий и приносить пользу. Ее светская жизнь в Австрии напоминала водоворот из политиков, дипломатов высокого полета, известных артистов, композиторов и исполнителей, расставаться с которыми ей было ненавистно.

В Швейцарии Гретль впала в депрессию, целыми днями лежала в постели много недель подряд, вставала только для того, чтобы ненадолго прогуляться или посмотреть Пикассо, которого хотела купить. Временами ее переполняли острое чувство одиночества, ностальгии и агрессивного патриотизма. Тревога приводила к аритмии, и каждый раз во время приступа она восклицала: «Господи! Начинается!» [192] Margaret Stonborough, Tagebucheintragung, 22.08.1918, цит. по: Prokop, p. 106. и «Умру одной из тысяч бесполезных смертей, которыми умирают только трусы». Депрессию ухудшала острая ипохондрия и параноидальный страх смерти. «Я всегда думаю о смерти и представляю собственный конец, — писала она в дневнике. — Даже помыслить не могу вернуться домой, уверена: я умру раньше» [193] Ibid. . Как и Людвиг, она спряталась за алтарем толстовского христианства. «У меня все хорошо, кроме здоровья, я в ясном сознании. Как пишет Толстой: „бессильна во плоти и свободна духом“» [194] М. Ст. — Г. В., 04.1917, цит. по: Prokop, p. 86. .

Переезд в Швейцарию только подкрепил невротическую неугомонность Джерома, и через несколько месяцев он перевез семью из Цюриха в город-крепость Люцерн у озера, где они остановились в гостинице «Националь». Но как только они прибывали в новое место, Джером снова строил планы переехать куда-нибудь еще. В таких условиях в их жизни не было никакого постоянства, и после того как они переехали из Санкт-Морица в Бад-Тарасп-Вульперу, потом в Берн, потом в Уши недалеко от Лозанны и потом снова вернулись в Люцерн, отношения Гретль и Джерома накалились донельзя.

Джером настаивал на том, чтобы на какое-то время забрать старшего сына Томми с собой в Америку. Гретль старалась не реагировать на провокацию, потому что мальчик, которому на тот момент исполнилось одиннадцать, начал проявлять признаки эмоциональной неустойчивости, и меньше всего она желала бы переводить ребенка из немецкоязычной в англоязычную школу; но, не видя никакого смысла воевать с тем, к кому привязана по гроб жизни, она решила ничего не предпринимать. «И потом, что я могу сделать? — спрашивала она сестру. — Единственное решение — потребовать развод. Джером все время говорит о разводе, но я против — ради детей. Ради них и ради него самого, потому что он не знает, о чем говорит» [195] М. Ст. — Г. В., 15.06.1917, цит. по: Prokop, p. 89. .

Переехав в Швейцарию в апреле 1917 года, Гретль пропустила долгожданное возвращение Курта из Нью-Йорка. «Курт дома, и он такой же большой ребенок, каким был три года назад, когда уезжал. Но это сейчас не важно, — рассказывала Гермина. — Он приходит домой по воскресеньям и носится с детьми… Пусть у него все сложится хорошо!» [196] Г. В. — Л. В., 06.1917.

Начальная подготовка Курта как офицера пехоты в придунайском городе Штоккерау в десяти милях к северу от Вены длилась два месяца. 15 июля 1917 года его отправили на полуторамесячный подготовительный период в тыл. Мать никогда не выказывала печали по поводу его отъезда, кроме тех случаев, когда ноги болели так сильно, что она не могла сдержаться. В семье Витгенштейнов тяжелые чувства заглушали прекрасной музыкой, и незадолго до отъезда на войну Курт с матерью часами играли вместе на фортепиано квартет Шуберта. «Слава Богу, что существуют такие вещи, — писала Гермина. — Они благословение для нас, что бы ни принесла нам жизнь» [197] Г. В. — Л. В., 10.07.1917, GBW. .

Маску жизнерадостности, которую Пауль надел, приветствуя семью после возвращения из Сибири, он смог носить недолго, хоть и желал стойко переносить невзгоды; одно накладывалось на другое, пока все это не привело к слому. Воспоминания об отце, о покончивших с собой братьях Гансе и Руди, чувство вины из-за того, что оставил товарищей в Крепости, мрачное осознание собственной инвалидности, мысли о разрушенной карьере, тревога о состоянии рассудка Людвига, о голоде и болезнях, захвативших Вену, переживания всех видов — творческие, семейные, сексуальные — не говоря уже о бесконечном, медленном, медленном поражении в войне — все это нависло над ним и в конце концов нарушило его душевное равновесие.

Со времени своего возвращения в Вену в ноябре он стал еще и свидетелем постепенного угасания Розали Херман, высокой, худощавой и самой любимой служанки бабушки, которая была ему особенно близка с самого детства. Пауль был ее любимцем среди младшего поколения Витгенштейнов, он же относился к ней с такой привязанностью, какую многие сыновья проявляют по отношению к матерям. Розали прослужила у матери фрау Витгенштейн 52 года, и фрау Кальмус завещала ей достаточно денег и кое-какую мебель, чтобы та могла сама по себе жить в шикарной квартире на Брамсплатц, но когда Розали стали донимать приступы кашля и здоровье ее ухудшилось, фрау Витгенштейн переселила ее в большую спальню в Пале на Аллеегассе. Пауль каждый день приносил ей свежие цветы, сидел у изголовья кровати, рассказывал истории, шутил, читал ей книги и играл музыку. Розали умирала, лежа долгие месяцы в лихорадке, с отвратительными опухолями, и все это время она поражала семью своим стоицизмом перед лицом смерти. В мае 1916 года ее положили в больницу. Когда она умерла, ее с почестями похоронили рядом с Карлом в семейной могиле Витгенштейнов. Под матрасом она оставила благодарственное письмо, адресованное фрау Витгенштейн. Розали была миротворцем среди завзятых спорщиков, и Пауль горько переживал ее утрату.

После ее смерти Пауль стал раздражительнее и вспыльчивее. В компании членов семьи, незнакомцев или гостей его тревога проявлялась в виде ожесточенных споров. Гермину и фрау Витгенштейн беспокоила частота этих «припадков сумасшествия», и перед отъездом в Цюрих Гретль устроила ему хорошенький выговор. К ее удивлению, Пауль в ответ извинился и покаялся. Он объяснил ей, смущаясь, как сильно он сам страдает от своей раздражительности, и что, конечно, ее выговор совершенно справедлив. Гермина написала Людвигу: «Если понадобится, Гретль снова рассердится, и возможно, как того просит Пауль, еще сильнее» [198] Г. В. — Л. В., 07.04.1917, GBW. . Людвиг удивился: «Не могу себе представить. Есть еще в этом мире невообразимые вещи» [199] Л. В. — Г. В., 12.04.1917, GBW. . Некоторое время прямое вмешательство Гретль оказывало на Пауля воздействие, и Гермина сообщила, что брат «совершенно изменился», но как только Стонборо уехали в Цюрих, Пауль принялся за старое.