Антон Белевич - У батьки Миная

…По лесным тропкам идет он, к шорохам прислушивается, к голосу жалейки.

Может, рассказывает она о том, как вернулся он с фронта в родную деревню Пунище, как стал работать заведующим земельным отделом Суражского волостного исполкома…

Дорвались люди до мирного труда, а им мешали, не давали развернуться банды «зеленых», «белых», головорезы атамана Балаховича. И милиция, и отряды Красной Армии за ними гоняются, но всех выловить не удается.

Совсем обнаглели бандиты! Стреляют в советских работников, убивают активистов. Замахиваются на Советскую власть на Витебщине. Решено было создать такой отряд, который смог бы перехитрить бандитов и захватить их атаманов. Но кто возглавит этот отряд?

— Дайте мне, товарищи, десятка два крепких, боевых хлопцев и оружие. Переловлю всех бандитских главарей, — предложил Минай Шмырев.

— Переловишь? С двумя десятками людей?

— Переловлю! — решительно заявил Минай. — Мне больших отрядов не надо. Много людей — много шума. А это мешает. Их надо тихонько, хитро брать. Топотом копыт и лязганьем затворов бандитов не испугаешь. У них тоже есть оружие…

— Все это верно, — согласились с ним. — И все же как ты с двадцатью бойцами управишься? Ведь перебьют вас, передушат, как котят.

Минай слушал, лукаво улыбался.

— За бойцов отвечаю головой, — сказал. — Все до одного живыми вернутся. Только просьба у меня: выдайте каждому крестьянскую одежду, дайте топоры и пилы, косы и грабли…

— И это все?

— Нет, не все. Еще дайте ящики для плотницкого инструмента, для шорного дела. Мы в эти ящики положим гранаты и кинжалы.

— Все?

— Нет, не все. Дайте один пулемет и подводу. На подводе повезем харч, а под сено спрячем пулемет.

— Теперь-то все?

— Теперь, кажется, все. Впрочем, дайте еще спирту, да побольше.

— А зачем?

— Бандитских атаманов угощать…

Хитроумный замысел Миная Шмырева поняли, оценили его самобытную тактику. Все, что он просил, ему дали.

И поехали, пошли плотники, столяры, шорники по деревням Суражской волости тесать бревна и строгать доски для хат, ремонтировать сбрую, пошли косцы наниматься к богатым хозяевам. А так как начинался сенокос, богатеи охотно нанимали косцов. И остальным работы хватало. Разошлись по хуторам за хозяйский харч, за мизерную плату спины гнуть. Рады богатеи хуторяне.

А через несколько дней под вечер остановил Минай Филиппович свою телегу возле глухого хутора на опушке леса. Подозрительным показался ему этот хутор. За тесовыми воротами, за крепкой бревенчатой стеной не видно было ни хаты, ни хозяйственных построек. Тихо, как в могиле. Стоял, глядел Минай и думал: «Вот уж и впрямь волчье логово!» Так и назвали этот хутор хлопцы, которые накануне побывали здесь. Скрипнули ворота, и из логова показался хуторянин. Чернобородый, плечистый, с двойным подбородком. Стоит, разглядывает Миная, его возницу, пару сытых лошадей. На Минае одежда крестьянская, но добротная. На ногах новые юфтевые сапоги, рубашка сатиновая. А возница в поскони, лапотник.

— Откель, человек? — спрашивает у Миная взлохмаченный, звероватый хуторянин.

— Отсель не видать, — отвечает Минай. — За Щелбовскими лесами мой хутор.

— Хуторянин?

— А то ж, хуторянин. Вот с батраком еду. Притомились, задержались в дороге. Нам бы переночевать, коней накормить, самим бы подкрепиться. Может, примете?

— Проезжих не пускаю.

— Что так? Ведра воды коню жалко? Да я же за то ведро заплачу. Будешь в наших краях — ночуй, живи у меня на хуторе. Гора с горой не сходятся, а человек с человеком… — уговаривал Минай. Но хуторянин был не из тех, кто быстро сходится с незнакомыми людьми.

— А куда едешь-то?

— Длинная еще дорога, — отвечает Минай. — В Витебск еду. Там, сказывают, соли можно достать. Один знакомый поможет мне гвоздей и этой самой соли купить. — Видит Минай: ожил этот замшелый валун, заблестели глаза у хуторянина. — А тебе нужны соль и гвозди?

— Нужны.

— Вот и по рукам! Буду ехать назад, отсыплю соли, гвоздей дам. Слов на ветер не бросаю. Мы же хуторяне, хозяева.

Заскрипели, отворились тяжелые ворота, через которые телега Миная въехала во двор.

Распрягли лошадей Минай с батраком, напоили их и поставили у коновязи, а сами в хату. В просторной и пустой хате вдоль стен стояли широкие, тяжелые скамьи, в красном углу висели потемневшие и потрескавшиеся от времени иконы с изображением каких-то святых, таких же бородатых, как и сам хозяин. В том же красном углу — длинный, под льняной скатертью, стол, а на столе — прикрытый рушником каравай хлеба. С другой половины, из-за широкой темной двери, слабо доносились голоса. Минай стал прислушиваться. Заметив это, хуторянин сказал:

— Там хлопцы мои. У меня много сыновей. Все сыновей да сыновей рожала моя Агапа. — И, приоткрыв еще одну дверь в своей заезжей, крикнул: — Агапа!

Вошла сухонькая, сморщенная, преклонных лет женщина.

— Надо накормить человека, — кивнул на Миная хозяин, как бы не замечая Минаева «батрака». — Едет в Витебск за солью и нам привезет соли.

— Это правда? Привези, милый. В ноги тебе поклонюсь. — И, загремев заслонкой, полезла в печь ухватом. — Вот, теплый еще чугунок. Не остыла бульба, — поставила горшок на стол. — Ешь, добрый человек…

— Благодарствую, хозяюшка. Проголодались. Поужинаем. — И Минай подмигнул своему «батраку». Тот понял «хозяина» и выбежал из хаты. Принес торбу с харчами и бутылку спирта.

Стали ужинать. Сел за стол и бородатый хозяин. Глотнув чарку-другую, он разговорился:

— А как звать тебя? Меня Парфеном зовут. А тебя?

— А меня зови Никитой. Никита Апанасович. Мой батька тот хутор строил. Помер старый. Крепкое хозяйство мне оставил, а эти Советы… — Минай Филиппович махнул рукой, опустил голову.

— Не горюй, Никита, — стал утешать его Парфен. — Ты — человек. Я сразу увидел — человек. Хозяин! Кони — цыганам на зависть! Давай меняться. Я тебе — мышастого, а ты мне — черного. Будет у меня три черных ворона!

— Посмотрим, подумаем, Парфен, — с добродушной лукавинкой улыбнулся Минай Филиппович, а про себя думал: «Сам ты черный хищный ворон!» А хозяин, опрокинув очередную чарку спирта, зло взглянул на «батрака» и черным, как обгорелый сук, пальцем указал ему на дверь:

— Иди, милок! Чего тут сидеть? Иди к лошадям!..

И когда «батрак» вышел, Парфен выпил еще одну чарку и разоткровенничался:

— Не тужи, Никита! Ты — хуторянин, я — хуторянин! Голытьбе не отдадим хуторов! Удержимся! А советчиков перебьем, перевешаем! Сила у нас, Никита!

— У них силы поболе, — вздохнул Минай. — А у нас маловато…

— Много, Никита, еще как много. Сотни людей! И все как на подбор…

Услыхав болтовню опьяневшего Парфена, с другой половины в горницу вошли его сыновья — сначала один, потом второй, а немного погодя — третий и четвертый. И все какие-то хмурые, выцветшие, обросшие.