Антон Белевич - У батьки Миная

В то утро в приемной было много людей. Они пришли к своему «старшине», пришли каждый со своею нуждой, каждый со своим неотложным делом. И каждому надо было помочь, что-то уладить, чтобы человек ушел с верой в справедливость исполкома и его председателя. А было это нелегко в ту пору: Витебск еще лежал в руинах, на улицах его сквозь серый холодный пепел пробивались дикие лопухи и крапива, закопченные стены зданий еще носили следы отбушевавшей войны.

Трудны, полны напряжения были первые послевоенные дни, месяцы, годы. Из подвалов, из окон полуразрушенных домов — в городе, из темных, сырых землянок, из крытых еловыми ветками шалашей — в деревне еще тянуло горьковатым дымом. Многие люди еще не вышли из своих убежищ.

Мало было тракторов, комбайнов, пахарей и сеятелей на колхозной ниве. Когда-то щедрые, урожайные земли взялись дерном, стал наступать на них лес. Земля подвергалась атакам со всех сторон.

Эта невеселая картина тревожила, не давала покоя Михаилу Федоровичу. «Весна в разгаре… Земля горит, пересыхает земля, — озабоченно думал он. — Надо обрабатывать, окультуривать землю. Не обработаешь, не ублажишь — кукиш покажет земля…» Сидел, размышлял Михаил Федорович, а тем временем в кабинет к нему вошел, поскрипывая казенной ногой, пожилой мужчина — чем-то опечаленный крестьянин.

— Что вам, товарищ? — спросил председатель исполкома. — Садитесь, пожалуйста, — придвинул ему стул, заметив, что тот на протезе.

Мужчина сел, вздохнул.

— Что вздыхаете? Рассказывайте, с чем пришли. Постараюсь помочь.

— Вот-вот, за помощью и пришел, Михаил Федорович, — оживился мужчина. — Понимаете, разладилась, расковалась, чертова кукла, — показал на свою скрипучую ногу. — Подковаться надо. Нужна новая нога. А где ее взять? В Витебске не найдешь. Беда!

— Беда, — соглашается председатель, записывая в блокнот имя, фамилию, адрес мужчины и незаметно приглядываясь к нему. — Вы не из Щелбовщины?

— Из Щелбовщины.

— Были в бригаде Миная?

— А как же! — повеселел посетитель. — Минаевец.

Михаил Федорович дружески обнял его:

— Ступайте, дорогой, домой. Напишем куда следует. Если потребуется, то и в Москву напишем. Будет вам нога…

И когда бывший партизан выходил из кабинета председателя исполкома, мне даже показалось, что казенная нога его меньше скрипит. Смотрел я на председателя райисполкома и думал: «Вот ведь оно как… Крупными масштабами мыслит Михаил Федорович, на нем заботы обо всем районе, обо всех его колхозах и сельсоветах, а он, душа человек, и об этой горемычной ноге должен думать: где ее раздобыть, как выручить бывшего партизана…»

А люди шли и шли к председателю: кто с личным горем, с какой-нибудь частной нуждой, кто с важным, государственным делом. Один жаловался, что бурей сорвало у него крышу с хаты, хорошо бы дранкой или шифером разжиться. Второй рассказал, что вот построился, а окна застеклить нечем. Третий пришел посоветоваться, где можно отремонтировать тракторный мотор, что ржавеет у них в кузнице, как получить с опытной станции в Зазерье для посева сортового, высококрахмалистого картофеля…

Михаил Федорович со всеми был приветлив, внимательно всех выслушивал, на ходу решал и мелкие, и более важные вопросы. Приятно было видеть, как тепло, сердечно встречают председателя райисполкома в деревнях и селах, в бригадах, на колхозных полях!..

Героический народ-партизан справился с трудностями восстановления, далеко шагнул вперед.

Колхозные, государственные закрома под крышу наполняются теперь дарами родной земли, а сердца людей — радостью.

А песняры наши передают струнам певучим всю эту радость, солнечность, что теплится в сердцах людей, искрится в глазах. И каждый день мы убеждаемся, что есть такая широкая, светлая, многоголосая, как сама наша жизнь, песня. Сама жизнь сложила ее.

Дорогой Ленина, под знаменем Великого Октября идет и прославленная партизанка Витебгцина…

За березовой рощей, за лозняком на лужайке тонкую, переливистую песню ведет свирель — жалейка…

Лесной тропинкой идет седовласый человек. Не торопится, к птичьим голосам прислушивается, примечает, как утреннее солнце золотит медноствольные сосны, а на макушках косматых елей молодые шишки алеют петушиными гребешками.

Теплой корою, смолой-живицей, цветами лесными, молодой листвой пахнет в старом лесу. Легко дышится в лесу, но почему так хмур человек, задумчив? Почему он так медленно, тяжело ступает? То на пень присядет, то под сосною постоит, то возле оплывшего, затравенелого окопа остановится, нагнется, поднимет позеленевшую винтовочную гильзу, долго ее рассматривает…

Идет человек, к лесным шорохам прислушивается. И в шуме-гомоне сосен словно бы слышится ему: «Постарел ты, Минай, совсем седым стал. А помнишь, каким был сильным, ловким, когда партизанил тут еще в гражданскую войну?.. Много бурь пронеслось, Минай, над твоею головой, над верхушками этого старого леса…»

Идет Минай, и в сердце его растет признательность верному союзнику — темному лесу. Хочет старый Минай сказать: «Поклон вам, сосны вековые, за то, что приняли, приютили, защитили меня в трудную годину…»

А тропинка ведет Миная дальше — через кусты лещины, через молодой белоствольный березник, через лозняк, за которым зеленеет лужайка, тихая, светлая речушка бежит. А там пастух на жалейке играет.

Плачет, рыдает жалейка в лозняке за речкой. Слушает ее надорванный голос Минай, и ему вспоминается пережитое, далекой явью встает перед ним нелегкая дорога его жизни.

Дорога жизни… Молодого, крепкого еще тогда Миная привела эта дорога прямо в Мазурские болота, в залитые водой окопы империалистической войны.

Одели крестьянского хлопца в серую шинель, обули в солдатские сапоги и велели постоять «за веру, царя и отечество». И он стоял. На совесть воевал артиллерист Минай Шмырев. С малых лет втянулся в тяжкую крестьянскую работу: то лошадей пас, то пахал и косил у помещика Родзянки. Может, потому не так уж и в тягость показалось на первых порах бывшему батраку солдатское окопное житье. И Минай, как и большинство солдат тогда, не задумывался над смыслом слов «постоять за веру, царя и отечество». Воевал он честно и серьезно и вскоре за храбрость и смекалку получил первый Георгиевский крест.