Антон Белевич - У батьки Миная

И так и эдак прикидывали, судили-рядили. Нашлась горячая голова:

— А что тут рассуждать! Давайте скажем им, что мы их принимаем, а сами выберем подходящее место и время и ударим по предателям из засады из пулеметов, автоматов.

Михаил Бирюлин не согласился.

— Сердцем чую — хотят люди искупить вину. И если они перейдут к нам, мы от этого только выиграем.

На том и порешили: принять. Были оговорены условия перехода, определены для батальона боевые задачи. Первая — перебить всех немецких офицеров в батальоне, разгромить вражеские гарнизоны в Сенькове, Гралеве и Суварах. Переходить к партизанам не всем сразу, а тремя группами. Й, наконец, привезти в партизанский лес все пушки, минометы, пулеметы, обоз с боеприпасами и сразу после перехода сдать оружие. Место перехода — высокий западный берег Двины неподалеку от завода «Руба». Там удобно замаскировать пулеметные расчеты, которые будут держать под прицелом батальон и в случае провокации откроют огонь. Легионерам некуда будет деваться на голом ровнехоньком льду Двины.

Все эти условия парламентеры приняли. В землянке Михаила Бирюлина был разработан детальный план операции. Начало вооруженного выступления батальона — 22 февраля 1943 года в 24.00. Сигнал для выступления — взрыв немецкого штаба в Сенькове.

Двоих парламентеров партизаны оставили в отряде заложниками, а двоих с сопровождающими отправили в Сеньково…

Тишина. Тревожное ожидание. Наступила полночь, а взрыва нет. Пятнадцать, двадцать, тридцать минут первого… Михаил Федорович Бирюлин обеспокоен. Не нравится ему эта тишина. «Неужели мы пустили козлов в свой огород? Неужели провокация? Сколько уже лежат мои хлопцы в снегу за пулеметами! Замерзли, а сигнала все нет. Молчит Сеньково. Неужели обвели нас вокруг пальца парламентеры? А как горячо говорили, как клялись в верности нашему делу…»

И Михаил Федорович вспомнил смуглого, невысокого парламентера, который, волнуясь, поблескивая черными искристыми глазами, говорил: «Наша Родина — здесь, наша мать — здесь, наше сердце — здесь! Мы с вами душой и сердцем. Нам вместе надо бить наших врагов — оккупантов!..»

«Нет, не лгали те черные искристые глаза! — решил мысленно Михаил Федорович. — В них светилась открытая душа нашего, советского человека. В него — верю!»

— Что так долго нет взрыва? Чего тянут волынку? Как ты думаешь, — обратился Бирюлин к своему комиссару Григорьеву.

И словно услыхали его в Сенькове: прогремели взрывы, в небо взметнулись яркие огненные столбы. До слуха долетели винтовочные залпы, длинные пулеметные очереди. Радостной, победной музыкой прозвучала эта стрельба для командира.

Вскоре прибежал связной, возбужденно доложил:

— Товарищ командир! Штаб в Сенькове взорван! Наши друзья добивают фашистов.

Как выяснилось, сначала все шло строго по плану. А минут за тридцать до выступления батальона гитлеровцы арестовали нескольких руководителей подпольного комитета. Вероятно, нашелся предатель, пронюхал, донес немцам, что готовится восстание. Они были настороже и оказали восставшим упорное сопротивление. Но было уже поздно: лишь немногим фашистам удалось вырваться и бежать из Сенькова. На улицах деревни трупами легли семьдесят четыре гитлеровских офицера.

Перебили офицеров и в других вражеских гарнизонах. В ту же ночь перешли к партизанам легионеры из Гралева и Сувар. Всего они доставили в отряд Михаила Бирюлина сотню пулеметов, три сорокапятимиллиметровые пушки, много минометов, свыше пятисот винтовок, пистолетов и двадцать шесть подвод с военным имуществом и различными боеприпасами.

Бирюлин радовался: есть чем бить!

Верно говорил партизанский командир: бить было кого. На подмогу карательным отрядам с фронта была переброшена целая стрелковая дивизия. Но и эта карательная экспедиция оккупантов «по окончательному и полному истреблению витебских партизан» закончилась провалом. Была в этом заслуга и новых бойцов отряда Бирюлина. Влившись в партизанские взводы, они уже на следующий день вступили в бой с карателями. Гитлеровцы вынуждены были отойти, оставить грозную партизанскую зону.

Михаил Федорович рассказал мне:

— Здорово дрались перешедшие на сторону партизан бойцы, кровью искупили вину свою. Ни разу не подвели нас. Прикажешь им держать оборону — стоят насмерть.

А еще Бирюлин припомнил, что слышал от кого-то про их подпольные группы, созданные в Польше, за колючей проволокой концлагерей.

Руководил подпольными группами, нацеливал работу подпольного комитета татарский поэт. Кто он, тот поэт, тогда никто не знал. Много времени спустя, когда в газетах появилось имя Мусы Джалиля, я понял, что речь шла именно о нем, о героическом человеке и поэте Джалиле…

Охотно, с подробностями рассказывает Бирюлин о своих боевых друзьях-товарищах, об их славных делах, героических поступках, о себе говорить не хочет, не любит.

— Михаил Федорович, а вот тот бой в конце зимы, — напоминаю ему конкретные детали боя.

Михаил Федорович молчит, улыбается.

— А, давно это было, — говорит. — Зачем вспоминать? Была война. Надо было воевать, бить врага. Я это и делал. Многие это делали…

Что правда, то правда, очень многие. Все верные сыны и дочери Родины. Таким верным сыном, таким патриотом был и ты, Михаил Федорович. Гляжу в его чистые, умные глаза, а в них то живые искорки радости засветятся, то облачко застарелой печали проплывет. Рад человек, что своими глазами увидел нашу победу. Горько ему, что многим его друзьям и товарищам не довелось дожить до нее. И кажется, я читаю его мысли, а он, притихший, слушает меня. Слушает стихи о тех, кому не суждено было дожить до светлого праздника Победы, о нашей земле, давшей им последний приют.

Но и нам, живым, не дано забыть боевых побратимов, до конца исполнивших свой долг. Они всегда, навеки с нами.

Долго, скорбно молчит Михаил Федорович. И я знаю, что перед ним сейчас не «тени людей дорогих», что видит он живых партизан, партизанок, деливших с ним и последний сухарь, и тяжкую ношу той горькой поры. А если память уведет его еще дальше, в золотые годы детства, он увидит лесные тропки, по которым синеглазый, белоголовый мальчонка бегал по ягоды, по грибы, по орехи. Увидит свежую борозду в поле, которую он прокладывал, шагая за плугом, услышит звон косы под бруском-менташкой. В живой яви встанут перед ним и первые комсомольцы родной деревни, и горячие диспуты в сельском клубе о религии, о жизни земной и «райской». Из той далекой поры ему и сегодня слышен веселый рокот первого трактора в поле, доносятся выстрелы кулацких обрезов. Он, комсомолец Миша Бирюлин, был на переднем крае борьбы за новый колхозный строй, прокладывал для своих земляков широкую и ровную дорогу к лучшей доле…