Антон Белевич - У батьки Миная

Вытирая уголком платка слезы, старая полезла рукой за икону и достала какие-то бумажки. Была там листовка, в которой Минай прочел о себе: «…Если он не придет, не сдастся немецким властям, весь род Шмыревых будет уничтожен». И еще клочок бумаги — письмо, а в нем такие слова: «Не приходи домой, родной папочка, — писала из тюрьмы старшая дочь, пионерка Лиза. — Если тебя, папка, убьют, мы беспомощны — не отомстим фашистам…»

Как будто только сейчас долетели сквозь ночь те залпы из Суража, эхом отдались в старенькой хате.

Лиза — залп!

Сережа — залп!

Зина — залп!

Миша (неполных три годика!) — залп!

Прямо в сердце батьки Миная все четыре залпа. Мрачный сидел он над чугунком остывшей бульбы, и не было сил подняться из-за стола. А надо было уходить, надо было расстаться и с матерью, и с теплом родной хаты.

— Спасибо, мать, за все. Пойду я.

— Да-да, ступай, сынок… Иди, пока не развиднело.

И, накинув на плечи ветхий кожушок, вышла вслед за ним из хаты и долго стояла на заснеженном крыльце…

А он шел сквозь ночь, не разбирая дороги, шел и нес в сердце святую веру, что где-то там, в пуще, ждут его верные хлопцы, что партийное и комсомольское подполье готовит новых бойцов, что Большая земля и Центральный партизанский штаб в своих планах уже рассчитывают и на него, на Миная Шмырева…

Под осень 1942 года, будучи второй раз в Пудоти, я принес Минаю Филипповичу газеты, которые захватил с собою из Москвы. В одном из номеров «Савецкай Беларусь» были напечатаны стихи Аркадия Кулешова «Баллада о четырех заложниках».

— Это про вас, Минай Филиппович, — говорю, разворачивая газету.

Он насторожился, закурил. Засипело, затрещало в черной, прокуренной трубке.

— А что там пишется? — спрашивает тихо. — Прочитай.

стал я читать.

В это время кто-то вошел в избу, сел рядом со мной и толкнул меня локтем. «Что такое? Чего он толкает?» — подумал я, взглянув на соседа.

А Минаи Филиппович сделал нетерпеливый жест рукой:

— Пусть читает. Послушай и ты, Ричард.

С упреком посмотрел на меня комиссар бригады Ричард Шкредо. Я много слышал о комиссаре минаевцев, отличном пропагандисте, авторе и редакторе многих партизанских листовок, человеке светлого ума и большого такта. Я все понял, но отступать было поздно, и дочитал до конца стихи, полные жгучей тоски и боли:

— А где сейчас Аркадий Кулешов? — по-прежнему тихо спросил Минай.

— На Калининском фронте, — отвечаю. — С фронта прислал эти стихи в нашу газету.

— Сам бы перед ним стал на колени, — сказал Минай. — Прямо за сердце взял меня этот Кулешов.

И, конечно, в который раз припомнил батька Минай пережитое. Говорит, а глаза полны слез…

— Что я тогда думал?.. Детки мои дорогие, думал, родные мои. Ну как вам передать, как поведать про боль мою? А что делать, что придумать? В бой рвутся мои хлопцы, готовы головы за вас положить. Славные, верные хлопцы. Но как мне вести их на танки, на дзоты, под немецкие пушки? Перебьют, перестреляют всех моих ребят. Не простят мне этого их дети, матери, жены, родная земля не простит… Да, страшные были дни, а того хуже — ночи. Чудилось: встают из могилы, тянут ко мне ручонки… Какой уж тут сон. Задремлю на минутку и все их голоса слышу: «Отомсти, батька, фашистам за наши муки, за смерть нашу». И я мстил! Я шел в самое пекло, под пули, но меня уже и пули вражьи не брали…

И еще вспоминается один разговор той поры. Впрочем, начать надо с записи в отрядном дневнике, датированной 14 октября 1941 года, того блокадного октября. «Выпал снег. Выходить никуда нельзя. Сидим в землянке, читаем книгу «Как закалялась сталь». Нет, не только Николая Островского читали партизаны, батька Минай. Как-то он меня спрашивает:

— А знаешь ты, Антось, писателя Александра Фадеева? Видел его? Где он сейчас?

О том, что встречаться мне с Фадеевым не приходилось, я умолчал. А на последний вопрос ответил:

— Где ж ему быть? В Москве, скорее всего.

— Нет, не угадал ты, корреспондент. Воюет Александр Фадеев и нас воевать учит. — Минай протянул мне затрепанную, пожелтевшую уже, читанную-перечитанную книгу. «Разгром». — Читал? И я вот в который раз перечитываю. Это вроде суворовской «Науки побеждать».

После войны довелось мне вместе с Александром Фадеевым ехать из Москвы в Минск на второй съезд писателей Белоруссии. Разговорились. Узнав, что я бывал в партизанских отрядах на Витебщине, Фадеев стал расспрашивать про Миная Шмырева. Я припомнил тот давний разговор с Минаем.

— Так что и вы можете считать себя минаевцем, Александр Александрович.

Фадеев не ответил. Видно, мысли его были заняты другим: он читал балладу Кулешова, запомнил ее жгучие, полные боли строки. Губы его шептали: ^Перед батькой Минаем станьте, все отцы, на колени!..»

27 января 1942 года в район Пудоти вышли передовые части Красной Армии, продолжавшей преследовать врага, разгромленного у стен Москвы. А уже 2 февраля Минай Шмырев и Ричард Шкредо закончили формирование нового партизанского отряда из колхозников и служащих Запольского и Пудотьского районов. Во главе боевых групп становятся Шпаков, Михайлов, Федоров, Воронов.

День 8 апреля 1942 года стал днем рождения 1-й Белорусской партизанской бригады. Вскоре после этого я первый раз побывал в Пудоти, первый раз встретился с Минаем Филипповичем Шмыревым и его боевыми побратимами.

'Вторая встреча состоялась уже на исходе лета, когда отряды выросли, пополнились людьми, оружием и бригада стала грозной силой.

— Куда податься думаешь? — спрашивает комбриг. — К кому первому с визитом явишься?

— Дороги знакомые, — отвечаю. — Пойду сперва к Курмелеву. Может, он меня хоть на этот раз на «свадьбу» пригласит.

Минай в хмуром молчании набивает табаком трубку, потом тихо произносит:

— Нет Рыгора… Погиб Рыгор… — словно камни падают его слова. — Пойдем, хоть могилу покажу.

Могилу… Что мне скажет безмолвная могила? Сам Георгий Курмелев передо мной. Веселый, русоволосый, стоит на вершине кургана. А еще вижу его в той белоствольной березовой роще, где землянику собирали.

И в отряде Данилы Райцева потери. Не увидел, не застал в живых и той белокурой телефонистки, и многих знакомых подрывников, разведчиков.

И сам Данила Федотович что-то очень уж осунулся, спад с лица, почернел.

— Большое горе у нашего командира, — сказал комиссар отряда Василий Кондратьевич Перунов. — Каратели расстреляли его отца, мать, сестер — Катерину, Марылю и Зоею… Партизаны поклялись отомстить врагу. Не уйти фашистам от возмездия…