Антон Белевич - У батьки Миная

— Нализался? — зверем глянул на Парфена бородатый, как и он, сынок. — Придержи язык. Понял?

— А что такое? — сразу обмяк Парфен. — Свой человек. Хуторянин. Соли нам привезет. Давно соли…

— Соли! — перебил старика сын. — А ты документы у этого хуторянина проверил?

— А что там проверять? Вот они, его документы, — показал в окно на лошадей, на телегу. — Если человек ездит на таких конях, — это не босяк, а человек.

Должно быть, этот довод убедил и сыновей. Притихли они, стали поглядывать на чарки, шкварки, на недопитую бутылку спирта.

— Садитесь, хлопцы, угощайтесь, — предложил Минай.

— А чего там, садитесь, сыны!

— Чего, чего! — передразнил его мрачный бородач. — Сам все вылакал…

Шмырев вышел и вернулся еще с тремя бутылками спирта.

— Вез на соль менять, да мне добрый приятель устроит мешок-другой и без этого. С вами посижу, хлопцы, отведу душу.

— А что, наболело?

— Он еще спрашивает! — махнул рукою Минай, поглядев в глаза старшему из сыновей. — Наболело, браток, еще как наболело. Крепко нас, хозяев, стали прижимать… Дожили! Соли, и той нету!..

— Свой человек, — поднял осоловелые глаза Парфен. — Я ему сразу поверил.

Поверили и сыновья «своему человеку». Потянулись чокаться, обниматься, а он вдруг уронил голову на стол и захрапел. Сыновья еще долго пили, а опьянев, заспорили, кому из них, идти на какую-то Барсучью гряду, чтобы передать братве, что завтра в полночь на хуторе будет самый главный и что он хочет поговорить со всеми хлопцами…

«Эге, — подумал Минай, — вот что за «сыновья» у этого ворона! Бандиты! Ну, приводите своего матерого волка. Не выпущу вас из этого логова!»

Чуть свет, когда «сыновья» еще отсыпались, Минай велел своему «батраку» запрягать.

— А чайку не хочешь, человек? — словно из-под земли вырос Парфен. — Или молочка?..

— A-а! Доброе утро, Парфен! — шагнул ему навстречу Минай. — Спасибо за гостеприимство. Поеду по холодку. Бывай, Парфен. Жди. Заеду.

— Жду, жду. И тебя и соль жду.

— Будет соль, Парфен!

«Насолю я вам, подлюги, — выезжая за ворота, думал Минай. — Такую кашу заварю, что не расхлебаете и подавитесь ею».

Дорога повела в густой, темный ельник. Порядочно отъехав от хутора, свернули на узенькую дорожку и вскоре добрались до того глухого местечка, где вчера в малиннике спрятал Минай Филиппович пулемет и ящики с гранатами. Распрягли лошадей. К вечеру сюда должны были прийти «косцы», «плотники», «шорники». В назначенное время все они были на месте.

— Садитесь, хлопцы, ужинать будем, — и Минай Филиппович стал развязывать мешок с харчами. — Рассказывайте, что делается на ваших хуторах. Какие новости?

— Новости хорошие, Минай Филиппович. Напали мы на следы бандитских атаманов, — доложил один из «косцов». — Надо устроить облаву.

— Устроим, хлопцы. А сегодня обложим волков в их логове за этим вот ельником. В полночь там соберется вся стая, прибудет самый матерый волк, вожак этой бандитской шайки.

И Минай Филиппович рассказал своим бойцам обо всем, что видел и слышал на хуторе. Обсудили план действий и уже в темноте двинулись в путь.

Было за полночь, когда Минай негромко постучался в ворота.

— Кто там? — тотчас послышался приглушенный, встревоженный голос Парфена.

— Это я, Парфен. Никита.

— Никита? А чего ж ты вернулся?

— Ось сломалась, будь она неладна. Может, у тебя, Парфен, запасная найдется?..

Отворилась узенькая калитка, и как только Парфен вышел со двора, дюжие хлопцы навалились на него, заткнули какой-то тряпкой рот, связали и положили на подводу.

В обеих половинах хаты горели подвешенные к потолку лампы. Стояла лампа и на столе, за которым сидели, видно, главари шаек. Заглянув со двора в окна, Минай Филиппович прикинул: «Добрых полсотни лесных разбойников, а у меня всего два десятка людей. Всех бандитов живыми не взять. Будут отстреливаться, прольется кровь моих людей. А они и так уже много пролили ее: режут, вешают бандиты коммунистов, комсомольцев без всякой жалости. Так чего ж их жалеть?»

Приняв решение, Минай Филиппович приказал:

— За дело, хлопцы! Выбивайте прикладами окна, пускайте в ход гранаты!

Зазвенели стекла, полетели в окна гранаты. Операция была проведена быстро и без потерь в боевой дружине Миная. Уцелевших бандитов и одного из атаманов связали и тоже бросили на подводу, которая тут же углубилась в ельник…

— Узнают бандиты на других хуторах про наш налет — бросят свои обжитые норы, уйдут, а там ищи-свищи, — говорил своим хлопцам Минай. — Надо опередить бандитов.

— Надо, Минай Филиппович! — поддержал его «косец», который разведал про второе бандитское гнездо. — Отклад не идет на лад. Пошли! Я покажу дорогу к бандитским норам.

— Веди, показывай! Надо кончать с бандитами!

— Верно, надо, пока не разбежались по лесам и болотам, — согласились другие бойцы.

Ко второму хутору Минаева дружина подошла на исходе ночи, когда еще жаворонок не взлетел над межой, когда густой туман еще окутывал бандитское логово. И тут высокие ворота были на запоре. Послышались шаги за воротами, по двору кто-то ходил. «Косец» нажал на щеколду калитки. Шаги приблизились.

— Кто там?

— Не бойся, Сымон. Свой.

— Косец-удалец, кот блудливый. Опять к Марыльке на сеновал лазил!

— Лазил! А тебя не пускает?

— Проходи, Демьян, проходи…

И Сымон распахнул калитку. Демьян мгновенно набросил ему на голову свою свитку. Дальше все шло как по писаному: заткнули часовому рот, связали и положили в лопухи под забором.

Бандиты спокойно спали в гумне на сене и просто на полу в сарае. Вожака волчьей стаи взяли в хате, прямо в постели, без шума, повязали и тех, что спали в сарае. В гумне бандитов оказалось много. Сдаться они отказались. Открыли стрельбу по нашим. Пришлось «попотеть» пулемету, в ход пошли гранаты.

До первого снега уцелели лишь те банды на Суражчине, которые в то лето не прятались по хуторам, а держались в лесах. Но по следам на снегу добрались Минаевы хлопцы и до этих недобитков. Благодаря изобретательной тактике Миная Филипповича Шмырева были уничтожены банды и «белых», и «зеленых», и балаховцы…

Советское правительство высоко оценило мужество и храбрость Миная Шмырева — он был награжден орденом Красного Знамени…

Лесными тропками идет человек, вслушивается в шорохи листьев и трав, в тихий голос жалейки.

О чем же еще поет жалейка?

Может, вещает о том, как сквозь вихри гражданской войны, сквозь трудности первых пятилеток с честью пронесли наши люди ленинский стяг, как вставали и росли под этим стягом новые города и села, росло и множилось наше счастье… В зеленом убранстве садов стояла родная Пудоть. В буйной красе была окрестная природа, в полной силе была обновленная земля. И вдруг на тихий шорох трав и листвы, на солнечный день обрушились вражеские бомбы. Дохнул огнем и дымом июнь сорок первого года. Покатилась по нашей земле черная напасть. Горели города и деревни. Трубили победу чужие трубы. Захлебывался от радости немецкий диктор. Устало, тревожно звучал голос нашего диктора: «Оставлены Гродно… Минск… Орша… Витебск…»