Коллектив авторов - Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик [litres]

Русский писатель с дарованием, употребляющий слово «шик», – это, по всей вероятности, И. И. Панаев, автор повести «Великосветский хлыщ», впервые опубликованной в «Современнике» в 1854 г. (№ 11). Булгарин, конечно, пристрастен в своей критике, потому что Панаев употребляет это слово как элемент чужой речи, для характеристики весьма неприятного персонажа – хлыща. Но стилистический ореол слова «chic», рожденного, правда, не среди швей и портных, а в мастерских художников, он уловил очень чутко. И в своей отрицательной оценке слова «chic» как вульгарного и неблагородного совпал с автором, с которым у него, казалось бы, нет и не может быть вообще ничего общего, – с Шарлем Бодлером, который в брошюре «Салон 1846 года» посвятил этому слову отдельную, десятую главу «О шике и шаблоне»:

Уродливое, странное, новоявленное слово «шик», даже орфография которого мне неизвестна, широко принято в среде художников, и по этой причине мне придется пользоваться им; словцом этим художники обозначают одно из современных извращений, когда, набив руку, они работают без натуры. Шик – это злоупотребление памятью, причем речь идет скорее о памяти руки, чем о памяти мозга [357].

Порой Булгарин просто приводит свои варианты перевода французских фраз без комментариев. Но такие случаи не менее любопытны, поскольку порой кажутся заготовками для словаря или пособия по переводу:

На все это можно отвечать фразою Молиера из его известной комедии: «Tu l’as bien voulu George Dandin!» По-русски можно перевесть это: «Ведь ты сам на себя накликал это, Жорж Данден!» (1856. № 59. 14 марта).

Дама сказала мне [о книге Н. В. Адлерберга «Из Рима в Иерусалим»]: «C’est une lecture attachante!» Фраза весьма хорошо переводится по-русски: привлекательное чтение – но по-французски значение ее гораздо сильнее, как кажется, от употребления (1853. № 90. 25 апр.).

Но самое удивительное – другие случаи «параллельных текстов», когда Булгарин дает не русские эквиваленты к французским словам или фразам, а наоборот, французские эквиваленты к словам русским [358].

6 февраля 1843 г. (№ 29), рассказывая о панораме Парижа, на которой, в частности, можно увидеть кипы пакетов «на стойке книгопродавца», он к слову «стойка» делает примечание: «То, что французы называют в лавке comptoir или bureau, по-русски издревле называется: стойка, т. е. стол, за которым стоит продавец». В разных статьях (повторяю, не имеющих никакого отношения к проблемам перевода) можно встретить такие «параллельные места», как «общий стол (table d’hôte)» (1853. № 7. 10 янв.); «бедные искатели приключений и пройдохи (aventuriers, chevaliers d’industrie)» (1855. № 256. 19 нояб.); «уравнивание всех сословий (nivellement)» (Там же); «в эпоху Возрождения художеств (la Renaissance)» (1856. № 59. 14 марта); «литературные судьи, знатоки дела (juges compétents)» (1851. № 205. 15 сент.); «важные, степенные и поучительные книги (livres sérieux)» (1852. № 49. 1 марта); «парижские зеваки (badauds de Paris)» (1843. № 68. 27 марта); «этот ветер есть единственный раздражитель (stimulant) нашей беспечности» (1832. № 82. 8 апр.); «автор жертвовал всем двум главным движителям (moteurs) нынешней французской литературы» (1833. № 25. 31 янв.) и т. д.

В некоторых случаях такие параллельные французские варианты легко объяснимы. Например, когда Булгарин рассуждает о статусе русского литератора и восклицает: «Где издатели (éditeurs) и много ли их?», то в данном случае слово дано по-французски, потому что в статье речь идет об отсутствии в России соответствующего института, из-за чего бедному литератору некуда податься с рукописью: «А у какого автора не отобьет охоты издавать самому свои сочинения или отдавать на комиссию в лавки, когда почти известно, что три части всего издания должны пропасть даром на этих комиссиях!» (1842. № 293. 31 дек.). А когда статью о виолончелисте Серве он озаглавливает «Серве несравненный (l’incomparable)», то здесь французский вариант объясняется тем, что так называют музыканта «парижские, брюссельские и голландские журналы» (1839. № 67. 24 марта).

Но ни «поучительные книги», ни «парижские зеваки», ни «искатели приключений» не требовали обязательного «обратного перевода». Причем многие из этих параллельных мест (а их, разумеется, гораздо больше, чем приведено в нашем перечне) присутствуют в поздних статьях начала 1850-х гг., когда русский литературный язык, казалось бы, уже развился достаточно для того, чтобы обходиться без французских подсказок.

Больше того, порой Булгарин сопровождает французским «дубляжом» даже самые обычные восклицания, не сулящие никаких терминологических затруднений. Так, в «Письме из Карлова на Каменный остров» (31 июля 1830 г., № 91) находим: «Не тут-то было! Pas si bête!» [359]

Пристрастие Булгарина к французским словам и выражениям очевидно. Некоторые французские цитаты ему настолько пришлись по душе, что он возвращался к ним не единожды. Так, в 1843 г. он поставил эпиграфом к очерку «Лев и Шакал» французскую фразу: «Et surtout, mon fils, ne poussez jamais le poivre jusqu’au fanatisme. E. Scribe. Dans Vatel» [360]. Против обыкновения, Булгарин не снабдил цитату переводом. Но фраза эта так его пленила, что он возвратился к ней еще как минимум дважды, и оба раза отшлифовывал русский перевод.

26 октября 1849 г. в № 238 он информирует читателей о выходе сборника князя Н. Б. Голицына «Essais poétiques par le prince N. B. Galitzin», куда автор включил свои переводы на французский и собственные стихи на этом языке. Многие спрашивают, говорит Булгарин, почему почтенный автор пишет не по-русски. И отвечает пространным рассуждением о статусе французского языка, которое приводит его к любимой цитате:

Главная причина самая простая и самая обыкновенная. Во всех учебных заведениях преподают французский язык как язык дипломатический или общественный в Европе, и язык немецкий как язык ученый. Во все времена в образованном мире был один общий язык, т. е. дипломатический, на котором могли объясняться между собою без переводчиков или драгоманов люди различных племен. Сперва это был язык греческий, потом латинский и наконец, со времени Лудовика XIV, язык французский. Не только в России, но в Англии, Германии, Швеции, Голландии, Италии и на Пиренейском полуострове все благовоспитанные люди среднего и высшего сословий знают французский язык, т. е. говорят на нем и читают. Правильно пишущих на французском языке чужестранцев – немного. Теперь даже и в Турции люди нового поколения, высшего сословия говорят по-французски. Все знают прелестный и забавный водевиль Vatel и, вероятно, помнят наставление, которое этот знаменитый повар Лудовика XIV дает своему племяннику, посылая его в Данию, – быть во всем умеренным: «Et surtout ne poussez jamais le poivre jusqu’au fanatisme» (т. е. особенно не придерживайся перцу до степени фанатисма!). По-русски это то же, что «не пересаливай – недосол на столе, пересол на спине». Nous avons poussé le poivre jusqu’au fanatisme, или пересолили . Все народы говорят по-французски только с иностранцами, не знающими их природного языка, а мы дошли до того, что говорим по-французски между собою не только в обществах, но и в домашнем кругу.