Коллектив авторов - Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик [litres]

Несчастный чиновник считает себя не хуже других: ему еще сорок два года, он «дворянин», он тоже может «дослужиться» и стать полковником или генералом – и не для того, чтобы получить руку Софи, а для того, чтобы «плевать» на всех генералов и камер-юнкеров. Смертельный удар по самолюбию, по тщеславию чиновника нанесен не только скорым браком Софи, но и тем, как видит его собака: «слуга» директора, объект насмешек со стороны любимой, урод и по внешности, и по фамилии.

Во все возрастающей мании величия, самоутверждения Поприщин верит, что он «Фердинанд VIII, испанский король», и когда его помещают в сумасшедший дом, искажает факты в события, связанные с признанием собственного королевского сана. Его забирают депутаты, сажают в карету, и сразу же они оказываются в Мадриде. Войдя во дворец, он принимает обритые головы присутствующих за отличительную черту испанских грандов, считает побои палкой, наносимые ему великим канцлером, местным обычаем и, один в своей комнате, начинает заниматься управлением государством. На другой день, отдавая себе отчет в неизбежном столкновении Земли и Луны, он бежит предостеречь грандов и, когда те спешат исполнить его волю, противостоит, как истинный король, «обычаям» канцлера. Потом Поприщин-Фердинанд попадает в руки великого инквизитора, и его крики о помощи становятся мольбами с Голгофы:

Боже! Что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду! ‹…› Что я сделал им? За что они мучат меня? ‹…› Матушка, спаси твоего бедного сына! Урони слезинку на его больную головушку! ‹…› прижми к груди своей бедного сиротку! Ему нет места на свете! Его гонят! [545]

Мир гоголевского чиновника также ахронный и конфликтный. Даты «Записок…» вначале имеют некоторый намек на правдоподобие (с 3 октября до 8 декабря мы видим указание дня и месяца, но не года), затем становятся придуманными («Год 2000. Апреля 43 числа»; «Мартобря 86 числа. Между днем и ночью») или несуществующими («Никоторого числа. День был без числа»; «Числа не помню. Месяца тоже не было»). Петербург, находящийся под пятой чинов и денег, превращается в другую «европейскую столицу», где действуют перевернутый календарь («Мадрид. Февруарий тридцатой»; «Январь того же года, случившийся после февраля») и жестокий «этикет» сановников двора (обритые головы, удары палкой). Наконец все сливается в безграничное пространство, и единственный путь к спасению из мучительной реальности (сумасшедшего дома) – это фантастический полет, за которым следует последняя вспышка королевского презрения к другому, могущественному экс-правителю: «Дайте мне тройку быстрых как вихор коней! ‹…› Далее, далее ‹…› Вон небо клубится передо мною; ‹…› сизый туман стелется под ногами ‹…›. С одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеются. ‹…› А знаете ли что, у алжирского дея под самым носом шишка?» [546]

История несчастного Поприщина не имеет счастливого конца, не является морально-дидактическим примером; у него нет врача, принявшего бы близко к сердцу его состояние, вылечившего бы страдания души «моральным воздействием» и осудившего бы насилие (побои, бритье головы, холодный душ), которому он подвергается. Связь между безумием Поприщина и формами психоза, описанными Жан-Этьеном Домиником Эскиролем (1772–1840), была отмечена в 1902 г. И. Сикорским [547]. Выдающийся представитель французской психиатрии XIX века Эскироль в записках и отчетах, направленных в официальные инстанции (1819–1829), осуждал жестокие терапевтические методы, в то время используемые повсеместно, и в трактате «О душевных болезнях, рассматриваемых в медицинских, гигиенических и судебно-медицинских отношениях» (1838) исследовал расстройства эмоциональной сферы, предлагая научные и гуманистические методы лечения.

Судьба героя предопределена с самого начала именем ( Аксентий, Авксентий – мученик из Каппадокии, которого обезглавили в эпоху Диоклетиана в III в. до н. э.) и фамилией ( Пóприщин , от слова « пóприще ») [548]. «Арена», на которой он бьется, – это ярмарка тщеславия; «пространство, где он подвизается», – жалкое («Я не понимаю выгод служить в департаменте. Никаких совершенно ресурсов» [549]). Его «земной, жизненный путь» заканчивается «мученичеством», к которому предназначало его имя святого [550]. Сергей Шульц сравнил безумие Поприщина с ироническими стихами Пушкина «Послание цензору» (1822) [551]: «На поприще ума нельзя нам отступать» [552]; гоголевский персонаж отступает именно «на поприще своего ума».

Параллельное чтение рассказа Булгарина и повести Гоголя выявляет аналогии и отличия. В обоих текстах, кроме формы записок, совпадают причины болезни (честолюбие, тщеславие), некоторые поступки в сумасшедшем доме, описание Петербурга, столицы министерств и надменных чиновников, некоторые детали (упоминание «орденов» и «ленточки», «паши» и «дея»); однако различен эпилог, который связан с ценностью поучительных примеров повествования, и решительно отличается точка зрения. В первом благонамеренный врач, верный господствующим моральным, политическим и социальным принципам, наблюдает и оценивает извне «ненормальное состояние» пациента, чтобы привести его в разум, к «нормальности». Во втором сумасшедший, считая себя нормальным, наблюдает и оценивает окружающую реальность изнутри , подчеркивая ее ненормальность, иррациональность; кроме того, во многих пассажах неразумность поведения людей выражена посредством приема остранения, с точки зрения собаки.

Сравнение произведений приводит к дополнительным выводам. В рассказе Булгарина предложение «люди, у которых нет столько ума и способности в башке, сколько у меня в мизинце» отсылает к литературной борьбе того времени. Весной 1831 г., спекулируя на успехе «Ивана Выжигина», Александр Анфимович Орлов, лубочный писатель, выпустил серию брошюр – точнее, грубых пародий, выдавая их за продолжение романа Булгарина. Представленные в виде нравственно-сатирических сочинений, эти брошюры рассказали о «родословной», «смерти» и «погребении», «детях» героя. В своей рецензии Николай Надеждин не упустил случая сатирически – и оскорбительно – связать произведения двух авторов, поставив их на один уровень [553]. Булгарин, который именно в тот момент отдал в печать свой роман «Петр Иванович Выжигин», квалифицировал Орлова как «писаку, на потребу толкучего рынка» [554], а Николай Греч утверждал, что у Булгарина «в одном мизинце более ума и таланта, нежели во многих головах рецензентов» [555]. Пушкин (под псевдонимом Феофилакт Косичкин) посвятил спору два памфлета: «Торжество дружбы, или Оправданный А. А. Орлов» и «Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем»; второй завершался пародийным пересказом содержания «настоящего Выжигина», в основу которого легли приключения доносчика [556].