Юрий Безелянский - Драма лихих 90-х. Книга 2. 90-е годы

Ну, а в понедельник д-го понеслась снова беспокойно-бурная московская жизнь.

5-го была презентация в «Библио-Глобусе», подписывал свои книги, и опять много забавного. Какой-то инженер из Раменского заявил: «Вы мой кумир». Все читает написанное мною, собирает и подклеивает в альбомы, принес два на показ. Было очень душно, и хотелось мне только одного: боржома.

На следующий день — Цветаевский центр в Староглебском переулке. В маленький зальчик набилось более 100 человек. Марина Тарковская презентовала свою книгу «Осколки зеркала», выступления были не ахти какие, даже Маргарита Терехова плохо читала стихи, лучше всех выступил сын — Евгений Борисович Пастернак, говорил спокойно и благородно, но больше об Арсении Тарковском, а не об Андрее, и, конечно, вспоминал своего «папочку».

В «Радуге» мне передали газету «Вечерняя Тверь», где был такой лихой пассаж о нашей поездке: «Писателя изрядно повеселило количество телекамер: «Не провинция, а Голливуд какой-то!». И еще строки «.Убеленный сединами». Да, дожили!..

13-го по «Дарьял-ТВ» премьера «Академии любви», смотрели вместе с Эдиком и привезенным им «Шато Танес» из Бордо. Сначала анонсная программа, потом первая — «Пушкин и его женщины». Не могу сказать, понравилось или нет? Выглядел немного по-профессорски и, увы, старовато (все это запоздало на 10–20 лет!). Но отклики от увидевших были такие: передачу смотрели на одном дыхании. А потом пошли кулисы, неприятные финансовые вопросы, и Вайнер отчаянно сопротивлялся, в итоге мы с Игорем добились немногого. А вокруг бушует инфляция, Ще пришла с лекарствами из аптеки и с горькими словами: «А как же живут старики?!». Нас лично поддерживают книги, газеты, журналы, ТВ, радио… Получил письмо от читательницы Зиминой, родственницы знаменитого Сергея Ивановича Зимина, который держал театр, и у него пел сам Шаляпин. Сразу бросился узнавать подробности и натолкнулся на письмо Шаляпина — октябрь 1905 года: «…остался вследствие забастовок без гроша… остался с носом… хоть матушку-репу пой…».

С гонорара зашел в магазин и, показывая на грудинку, попросил продавца: «Вот это грамм на триста — забыл, как называется». Какой-то рядом стоящий гражданин мрачно заявил:

— Он, видите ли забыл! Мы все в Россини забыли, как это все называется!..

И что возразить?..

Опускаю много разных событий, фактов и деталей, и так дневник перегружен ими, как мешками. Но все же кое-что записать надо. 22 октября ходил к члену «Клуба 1932», к знаменитому диктору Игорю Кириллову в его роскошную квартиру на Смоленской набережной, где жили когда-то маршалы и адмиралы — Исаков, Новиков и др. Я предложил Кириллову идею телевечера участников «Клуба 32». Он: «Блестящая телевизионная идея!». А потом: а где деньги, кто будет пробивать? Вон Гинзбург не может найти спонсора для своих «Бенефисов». Короче, Кириллов пробить не может, и идея повисла в воздухе. Утешением стала его фраза: «Наш дом открыт для вас…». Но мне нужен не дом, а телепрограмма.

С Далем пробивали мне рубрику в еженедельнике «Век». Позабавила, показанная в программе Доренко, пленка с генпрокурором Скуратовым: он забавляется на громадной кровати с двумя проститутками. Они елозят по нему, а он урчит и мычит от удовольствия, — лучше всякого Тинто Брасса. Генеральный прокурор России, главный борец с коррупцией. Н-да… Как прославится? — дурацкий вопрос. На ярмарке «Пресса-99» на ВДНХ подошел к стенду МК и спросил, как попасть в качестве героя на страницы популярной газеты? Некто Касатонов сказал: «Вы — элитный автор, я вас знаю. Но вы неинтересны для желтой прессы. Надо оторвать кому-то голову, тогда вами моментально заинтересуется МК». Мне его шутка не понравилась… В «Веке» опубликованы мои заметки «Лучше Эразм, чем маразм» (об Эразме Роттердамском).

29-го был какой-то юбилей Иновещания. Поехал, сначала концерт, а потом пьянка редакции вещания на Латинскую Америку, среди настоящих и бывших сотрудников, ну, я, вроде бы, на белом коне. Многие видят по ТВ, читают в прессе, слушают по радио: я — единственный, кто выбрался из этого пропагандистского болота, остальные продолжают барахтаться, начиная с Владика-пулеметчика и кончая Игорем Кудриным. Какая-то незнакомая мне латиноамериканка Альба пыталась навалиться на меня пышной грудью, но я мужественно ретировался: только Альбы мне сейчас не хватает!..

По Клубу 1932 безуспешно пытаюсь отловить академика Аганбегяна, а тут на днях застрелили в парламенте Армении Карена Демирчяна, тоже члена моего Клуба, бывшего первого секретаря ЦК компартии Армении. Вот такая судьба ровесничков!..

7-го с Ще отправились на студию на съемки (Ще как помощник режиссера с термосом и кофе). Снимали две программы: Ленин и Инесса Арманд, вторую — о Карле Брюллове. Первая снималась на фоне бюстика вождя. Я пытался сохранять взвешенные оценки. Для Брюллова мои партнерши Лиза и Заремба одели праздничные белые платья с обнаженными плечами. Грачик громко: «Слюшай, карашо!».

Как это ужасно: ранние уходы. В 42 года сгорел Гриша Гурвич, талантливый режиссер, интересный человек. Лейкемия, мучительное лечение и смерть. Без него театр «Летучая мышь» вряд ли выживет.

По Хазановскому пропуску ходили в театр эстрады. Нил Саймон «Калифорнийская сюита» — три новеллы о разных судьбах. Алиса Фрейндлих и Олег Басилашвили. Вполне театрально. А в зале — политический бомонд: «малыш» Путин, новый российский премьер, в окружении политиков-зубров: Рушайло, Бородин, Сосковец, Жириновский и т. д. Мы с Ще сидели рядом с Виталием Третьяковым. В фойе все прохаживались и узнавали друг друга: Игорь Моисеев, Горин, Гафт с Остроумовой… Кто-то пялился на меня: где-то я его видел (или видела?!). А где, не помню…

Еще одно развлечение: Евгений Рейн пригласил на свой семинар в Литературном институте. Семь девочек и четыре мальчика сидели в холодной комнате и внимали выступлению Вадима Рабиновича: «…а кошку погладьте по гладкой спине и ждите пришествия слова… мордашки-милашки… в кружевах комбине… и Малевича черным квадратом искадрились все небеса… ухожу без скан дал ьеро…» и т. д.

Рабинович читал стихи хорошо поставленным голосом. Рейн курил у окна и думал, как мне показалось, о жизни и хлебе насущном. А Рабинович без устали читал и читал о каком-то Мануции, который выдумал когда-то запятую… Рабинович закончил, и Рейн обратился к студентам: «Любопытствуйте!..», но молодые любопытствовали вяло, ведь можно было, к примеру, спросить, почему в священной книге Торе на «нет» всегда есть «да»? И почему так?.. А мы, взрослые дяди, вышли в деканат, и я поинтересовался, кто какого года рождения. Выяснилось, что Рейн и Рабинович с 1935-го. На что я презрительно заметил: «Мальчишки!». Но эти «мальчишки» выглядели значительно старше меня: седые, сгорбленные, со страдальческими морщинистыми лицами. Очевидно, хорошо пьют, как и положено всем настоящим поэтам. А я не поэт и непьющий…