Анатолий Карпов - Жизнь и шахматы. Моя автобиография [litres]

Яковлева часто называют глашатаем перестройки и одним из первых поклонников демократии. Возможно, кто-то сумел почувствовать на себе его демократичность, но меня она обошла стороной, хотя в свое время с ним очень близко дружил Валентин Зорин – тот самый журналист, который помог мне составить письмо о поступке Корчного, – и Зорин убеждал меня в том, что от прихода Яковлева в центральный аппарат я могу ждать исключительно положительных изменений. Но Александр Николаевич, получивший высшую партийную позицию в идеологии, решил, что гораздо выгоднее примкнуть к Алиеву – первому человеку в правительстве Горбачева – и занять антикарповскую позицию. В нашем не слишком ласковом мире всегда удобнее держаться сильных. Уверен, что гораздо больше государственных людей предпочли дружить с Алиевым, а не противостоять ему, но ничем не прикрытая травля со стороны Яковлева была мне особенно неприятна. Было бы легче, если бы мы не были знакомы, но ведь это по его просьбе я три дня колесил за свой счет в Канаде в семьдесят девятом, тратил время, встречался с людьми. Так почему же за добро надо платить опалой?

В семьдесят седьмом году я выиграл открытый чемпионат Германии и познакомился с немецким журналистом Хельмутом Юнгвиртом – в то время одним из руководителей телевидения Северной Германии. Юнгвирт предложил мне сделать телепрограмму «Один ход в неделю» – играть в шахматы с немецкими телезрителями. Идея была интересной, но очень непростой в реализации, ведь колесить за мной по всему свету – задача не из легких. Однако бюджет, и не маленький, на передачу выделили, и съемочная группа действительно прилетала ко мне в любой уголок планеты. Приехал Юнгвирт и на последнюю неделю моего матча с Корчным в Багио, где радовался моей победе, как своей собственной. На Филиппинах он мне поведал о том, что в самолете случайно встретил знакомого – директора одной гонконгской фирмы, которая только что начала производить шахматные компьютеры. Более того, он даже показал мне новую забавную игрушку и предложил опробовать. Я с интересом воспользовался предложением проверить, на что способна машина. Ничего сверхвыдающегося в шахматных партиях в то время компьютер пока не мог, но опыт меня позабавил.

Спустя какое-то непродолжительное время я в зарубежной поездке увидел в журнале снимок, где рекламирую те самые компьютеры. На фото я в Багио увлеченно разыгрываю партию с машиной. Встречаюсь с Юнгвиртом и, разумеется, требую объяснений, на каких основаниях идет реклама. Хельмут не смущается ни на секунду и тут же говорит:

– Слушай, извини, просто забыл тебе сказать, ну не дурак ли? Я же подписал от твоего имени замечательный контракт. – Потом я узнал, что условия контракта были действительно более чем прекрасными. Розничная цена этих игрушек составляла девяносто восемь марок, покупали их охотно, поэтому производство постоянно наращивало обороты. А Юнгвирт согласно договору получал по одной или две марки не с каждого проданного компьютера, а с каждого произведенного. По-моему, весьма неплохая прибавка к жалованью. Меня Хельмут, однако, заверил, что будет получать исключительно комиссию, а все заработанные средства на законных основаниях передаст мне.

– Вообще-то, меня не деньги волнуют, – отвечаю журналисту. – Советским гражданам надо согласовывать такие мероприятия, нам запрещено принимать участие в рекламе за границей. У нас в Союзе рекламы практически нет, а тут коммерческая реклама, о которой никто и нигде у нас не знает. Как можно было такое делать, не сказав?!

– Ой, слушай, я не знал… – на голубом глазу врет Юнгвирт. – Но тебе не стоит переживать. Деньги ведь приходят мне на счет. Никто и не узнает.

Не зная в то время, как с этим разбираться и разбираться ли вообще, я отпустил ситуацию, а вскоре Юнгвирт сообщил мне, что фирма разорилась и реклама прекратилась. Рекламу я действительно больше не видел, а проверить существование фирмы в Гонконге из Советского Союза было невозможно. Я и думать забыл об этом случае, но в восемьдесят четвертом году, накануне нашего первого матча с Каспаровым, представители той самой компании обратились в ФИДЕ с просьбой о рекламе шахматистами своей продукции. Кампоманес, разумеется, поинтересовался их прошлыми заслугами, и ему с гордостью поведали, что Карпов уже принимал участие в рекламе их товаров. Были запрошены соответствующие бумаги, из которых следовало, что в общем и целом, они перевели Юнгвирту по сегодняшнему курсу около миллиона евро. Президент Шахматной федерации Германии Альфред Кинцель тогда подтрунивал надо мной и вспоминал, как говорил мне, что Юнгвирт – проходимец. Мне, однако, было не до смеха. Выходило, что не просто реклама с моим участием шла по всему миру, но и деньги за нее по документам были получены, а доказательств, что деньги присвоил себе Юнгвирт, у меня нет никаких. Я сразу понял, что Алиев и Яковлев, узнав об этом, с удовольствием воспользуются возможностью обвинить меня в левых доходах и спровадить с арены далеко и надолго. Решить проблему можно было только с помощью суда. Последней возможностью подать заявление после всех согласований и избежать срока давности за подобные преступления в пять лет стало время середины моего второго матча с Каспаровым.

Скандал, конечно, случился очень громкий. Юнгвирт был не просто журналистом, а очень известным в Германии политическим обозревателем и никак не ожидал, что я буду с ним судиться, да еще и на его территории. Но я не мог этого не сделать не только из жажды торжества справедливости, но и потому, что четко понимал: если не подам в суд, Алиев и Яковлев тут же призовут меня к ответу. Тем более что первый матч я у Каспарова выиграл со счетом 5:3.

Сложно сейчас судить однозначно, что послужило истинной причиной моего последующего проигрыша, да и ни к чему. Историю с судом сторонники соперника использовали на полную катушку, чтобы потрепать мне нервы: постоянно звонили, вызывали, требовали каких-то объяснений. Но в любом случае лучше на какое-то время снять с головы корону, чем отправиться в тюрьму. Информационный взрыв случился перед началом одиннадцатой партии, и меня начали буквально одолевать журналисты и всякие спортивные и партийные деятели, трезвоня и днем и ночью с провокационными вопросами и публикуя ежедневно обличающие статьи. Мой моральный облик не полоскал только ленивый. Если учесть, что всей советской прессой в то время как раз руководил Яковлев, я не мог не догадаться, откуда выросли ноги у этой травли. Уступив в конце концов Каспарову, я пошел на прием к Яковлеву и без всяких обиняков сказал:

– Вы вольны болеть за Каспарова сколько хотите – это ваше право. Вы совсем не обязаны меня поддерживать, но зачем же устраивать настоящую травлю? Или я ничего не сделал для страны? Не поддерживал ее престиж все эти годы? Да и не только о престиже речь: за все мои шахматные годы я заработал для государства более трех миллионов долларов, а теперь государство поворачивается ко мне спиной. Почему?