Иэн Бостридж - «Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

Тон и повторы каждой строфы выразительно говорят о навязчивости.

Центральная часть завершается пассажем о памяти, который перебрасывает мостик от этой песни к следующей – «Липа» ( Der Lindenbaum ):

Когда прежний музыкальный ритм восстанавливается, тема памяти сливается с темой зимы:

Тут образ чрезвычайно сложный, его трудно расшифровать: он сохраняет двусмысленность, восходящую к началу цикла: ведь мы не знаем, почему скиталец покинул дом и кто кого отверг. Его сердце оледенело, что подразумевает неспособность к эмоциональному отклику, такое состояние принято называть клинической депрессией. В то же время холоден её образ, ihr Bild , и это передано через игру двух значений слова starrt – ее образ «замёрзший» и в то же время он «пристально смотрит» (от starren – пристально смотреть). Кто же из двоих холоден в этом сюжете?

В оледенении сердца наш скиталец находит и успокоение, и ужас. Оно стабильно и непроницаемо, в чем так нуждается переживающий потерю: он не хочет забыть ушедшую, мертвую «ее» и поэтому – парадокс – вынужден цепляться за саму боль утраты. Возвращаясь к неизбывному сексуальному порыву в песне, можно сказать: он хочет быть холодным, потому что холодность служит защитой от разочарования, которое принесло бы ему удовлетворение желания, которое на последних тактах угасает. При этом образ холодной возлюбленной смотрит на скитальца изнутри, пугающий и обладающий побудительной силой. Что можно вынести из финала «Оцепенения», так это мощное переживание былых чувств, подавленных, но не изжитых.

Колодец, ворота (на фотографии не видны), липа в Бад Зооден-Аллендорфе, воображаемое место действия «Липы» Мюллера. Старое дерево упало в 1912 году.

Объединение Германии было бы невозможно без немецкого искусства, немецкой науки и немецкой музыки – в особенности, песен.

Пусть никто не преуменьшает силу немецкой песни как союзника во время войны.

Но мы не можем скрыть и того, что нечаянно попали в гавань философии Шопенгауэра, для которого смерть есть «собственный результат» и, следовательно, цель жизни.

Настойчивая пульсация «Оцепенения» переходит в шелест самой знаменитой песни Шуберта «Липа» ( Der Linderbaum ). Пианист может подчеркнуть преображение бега триолей в этой песне, не сделав ни паузы, ни разрыва между ней и «Оцепенением». Другим инструментом для соединения мотивов служит простая мелодия, перебитая триолями в начале «Липы», мажорная версия энергичной мелодии, приводящей в движение «Оцепенение».

Начала обеих песен тесно связаны. Настоящее время превращается в прошедшее, «ищу напрасно» – в «мне снилось». До-минор становится ми-мажором, «Липа» первая в цикле начинается с мажора. То, что он на полутон выше соответствующей до-минору мажорной тональности ми-бемоль, приподнимает настрой песни, переносит нас в другое место, другое время, и такой переход лучше всего при исполнении осуществлять не посредством паузы, а, напротив, наложением двух песен, как можно более плотным. Перекличка тональностей в «Зимнем пути» создаёт мощный эмоциональный и драматический эффект, которому может помешать нарушение их последовательности, заложенной в оригинале, замена на бас или баритон. Этот вопрос мы обсудим в следующей главе.

Мягкий шелест поздней летней листвы, а не шорох ветвей зимой, о котором в стихотворении пойдёт речь дальше, осторожно прерывается звуком валторны, романтическим звуком par excellence [11] В высшей степени ( фр. ). . Это зов прошлого, воспоминания, чувства, переживаемые на отдалении, «расстояние, отсутствие и сожаление», как пишет Чарльз Розен в книге «Поколение романтиков». Запомним этот зов валторны, потому что он опять появится в песне и потому что валторна играет далее важную роль в цикле – ее отзвук в середине и похоронный духовой ансамбль ближе к концу.

Липа, Lindenbaum – магическое, мифологическое дерево, богатое аллегорическими значениями, что чутко подметил Майкл Баксендолл в своей классической книге «Резчики по липовому дереву в ренессансной Германии»: «Существует много сообщений о священных липах, увешанных табличками с обетами, данными во время чумы, о липовых рощах, посещаемых паломниками, о поедании семян липы верхнебаварскими женщинами, о листьях, коре этого дерева и липовом цвете, которые прикладывали к телу для обретения силы и красоты… Липа вызывала праздничные ассоциации в широком смысле слова. Как сказал Иероним Босх, это дерево, под которым танцуют».