Иоанна Ольчак-Роникер - Корчак. Опыт биографии

<���Этот день> для Онег Шабат [50] Подпольная еврейская группа, которую основал Рингельблюм с целью архивного документирования жизни в гетто. – день великих событий. Сегодня утром английское радио передавало новости для польских евреев. Рассказали обо всем, о чем мы хорошо знаем: Слоним и Вильно, Львов и Хелмно и т.д. В течение долгих месяцев мы волновались, что мир глух и нем к нашей трагедии, не имеющей себе равных в истории. Мы возмущались польской общественностью, посредниками, которые поддерживают связь с польским правительством, – из-за того, что они не передают <���сведений> об избиении польских евреев, что мир об этом не знает. Мы обвиняли польских посредников в том, что они сознательно замалчивают нашу трагедию, чтобы она не затмила их собственную трагедию. Все наши вмешательства, очевидно, в конце концов достигли цели <���…> {447} 447 Emanuel Ringelblum, Kronika getta warszawskiego, dz. cyt., s. 395 – 396. .

Несколько дней спустя он скептически добавил:

Однако более здравомыслящие люди предостерегают от иллюзий. Нельзя ждать от немцев какой-либо жалости. Наша жизнь или смерть зависит от того, каким временем они располагают: если у них будет много времени – мы погибли; если освобождение наступит скоро – уцелеем {448} 448 Emanuel Ringelblum, Kronika getta warszawskiego, dz. cyt., s. 395 – 396. .

15 июля 1942 года Корчак записывал:

Я долго не мог понять, чем теперешний приют отличается от предыдущих, от нашего предыдущего.

Приют – бараки. – Знаю.

Приют – тюрьма. – Да.

Приют – улей, муравейник. – Нет.

Дом сирот стал Домом престарелых. – Сейчас у меня в изоляторе семеро жильцов, из них трое новых. – Возраст пациентов: от 7 лет до 60-летнего Азриля, который сидит на кровати, свесив ноги, и постанывает, опираясь на спинку стула.

Утренние разговоры детей – результат измерения температуры. – Какой у меня жар, какой у тебя. – Кто хуже себя чувствует. Кто как провел ночь.

Санаторий для капризных, влюбленных в свою болезнь богатых отдыхающих.

Леон впервые в жизни упал в обморок. – Теперь выясняет, что с ним не так.

Дети слоняются вокруг. Только оболочка нормальная. А под ней таятся усталость, разочарование, гнев, бунт, недоверие, горечь, тоска {449} 449 Janusz Korczak, Pamiętnik, dz. cyt. .

Много лет люди задаются вопросом: осознавал ли он неизбежность Холокоста? Видел ли немецкие намерения так же ясно, как Рингельблюм? Знал ли он уже о Треблинке, Белжеце, Освенциме? Быть может, Корчак просто не позволял себе думать о катастрофе, потому что, утрать он веру в спасение, – не нашел бы в себе сил бороться дальше? А может, он понимал, что судьба уже вершится, драма близится к концу и он как ответственный опекун должен научить воспитанников последнему умению: спокойной встрече со смертью.

Зофия Розенблюм-Шиманская писала в своих воспоминаниях о Корчаке:

Весна 1942 года. По раскаленным тесным улочкам гетто ходят люди-тени. Сыпной тиф уже скосил десятки тысяч жертв, а голод – и того больше. Из уст в уста передают странные, чудовищные вести. Их не произносят во весь голос – иногда слышатся слова: печь – лагерь – ликвидация. Не хочется верить, не хочется думать. Забыть.

И чтобы забыть, гетто организует развлекательные спектакли. <���…> Дом сирот приглашает на театральное представление. <���…>

Дети играют «Почту» Рабиндраната Тагора… {450} 450 Zofia Szymańska, Nie uległ skamienałym sercom, w: Wspomnienia o Januszu Korczaku, dz. cyt., s. 276.

Из корчаковского текста «Два моих странных сна», который он написал для газеты Дома, следует, что «Почту» в первый раз ставили в апреле 1942 года, приурочив ее к Пейсаху. Один из описанных им снов происходит в какой-то неведомой стране. Он прилетел туда? Приехал? Приплыл? Непонятно – как это и бывает во сне. Хозяин, к которому Корчак попадает, не имеет никаких предубеждений против евреев; он слышал, что идет война и что еврейские дети голодают. С радостью отправил бы им посылку с мармеладом, сыром, колбасой. Но он знает, что этого нельзя. Варшавская почта отбирает у евреев зарубежные посылки. Хозяин гостеприимен, но Доктор даже во сне хранит верность своим голодным воспитанникам.

Мы уже почти было сели за стол, я уже видел белый хлеб на столе, масло, сыр, колбасу и кувшинчик молока – как вдруг проснулся.

Я был зол. – Даже в сне нельзя съесть вкусного довоенного ужина {451} 451 Janusz Korczak, Dwa sny moje dziwne, bez daty, w: Dzieła, t. 15, w przygotowaniu (wcześniejszy druk: Janusz Korczak w getcie. Nowe źródła, dz. cyt., s. 217). .

Во втором сне его ждала удивительная встреча.

Я на какой-то широкой дороге. Вижу море. Очень жарко. Странно одетые люди идут и едут на повозках, запряженных парой лошадей, и на слонах. – Да, – на слонах.

Спрашиваю:

– Что это за страна?

– Индия. – Да, Индия. Страна очень далекая, жаркая, старая, древняя страна. Одни говорят, что она дикая, а другие – что совсем не дикая, просто совершенно другая, потому и кажется нам странной.

И вот приблизился ко мне красивый старик с длинной седой бородой, добрыми глазами и мудрым лбом. – Мне показалось, что я его знаю, видел его.

Так и есть: это же Рабиндранат Тагор. Его фотографию я видел много раз в книгах этого великого индийского поэта и мыслителя, и в разных газетах.

И случилось то, удивительное, что часто случается во сне.

Рабиндранат Тагор пригласил меня в школу.

– У вас тоже есть школа, – сказал он. – В вашей школе учительницей работает моя ученица – панна Эстерка. Верно?

– Да.

– Это хорошо. Если вас не затруднит, я передам для нее небольшую книжечку. В нашем городе только что построили почту. Это новый, красивый дом. И вот я написал о почте для моих мальчиков, а если панна Эстерка захочет, пусть и ваши мальчики это поставят.

А я приду к вам на представление.

– Это невозможно, – сказал я.

Он ласково улыбнулся и сказал:

– Вы меня не увидите, но я буду с вами. Можете спросить у йогов.

Я снова проснулся.

Несколько дней спустя из Копенгагена пришла посылка с сыром, колбасой и мармеладом, а панна Эстерка организовала почту во время праздника Пейсах {452} 452 Janusz Korczak, Dwa sny moje dziwne, bez daty, w: Dzieła, t. 15, w przygotowaniu (wcześniejszy druk: Janusz Korczak w getcie. Nowe źródła, dz. cyt., s. 217 – 218. .

Этот первый апрельский спектакль предназначался только для самых близких, поэтому о нем известно немного. Но остались заметки о спектакле, сыгранном тремя месяцами позже для приглашенных гостей. Изабелла Бродская запомнила:

Восемнадцатый день июля 1942 года, суббота. Настроение в гетто было чрезвычайно тяжелое. Над всеми тяготело сознание надвигающейся беды. Как раз в тот день я вместе с маленькой сестричкой выбралась в Дом сирот Корчака на постановку «Почты». Переступив порог Дома я, как всегда, оказалась в другом мире. Настроение приподнятое, праздничное. Множество гостей. Разгоревшиеся личики детей, с нетерпением ждущих спектакля. Поставила его, и прекрасно поставила, дорогая моему сердцу Эстера Виногрон. То было чудесное представление, полное красок и движения. Все встретили его бурными аплодисментами, а взрослые – еще и благодарностью за минуту забвения о страшной действительности {453} 453 Cyt. za: Maria Falkowska, Kalendarz…, dz. cyt., s. 367. .