Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Может быть, Дробнин и мог бы больше сказать о Высокове, да должен ли он это делать после того, как Марк выбрал свое направление и встречи с Высоковым не ищет? Придя тогда к Марку, Дробнин был очень сдержан. Сказал, что Высоков беспокоился о Марке, а почему беспокоился — он не знает. Сказал еще, что как бы Марк ни шел к своим, его путь поблизости от Высокова будет лежать. До тех мест, в которых Высоков находится, Марка доведут, а дальше Дробнин помочь ему не в силах, дальше неизвестная для него земля начинается. Принес он Марку экипировку, отвечающую обстоятельствам — демисезонное пальто из грубого ворсистого сукна, шапку — ушанку, многократно штопаный костюм, еще пригодный для носки. Ксения Павловна для него ботинки сына предназначила. Марк мог теперь ходить — прихрамывал, но в палке не нуждался. Общими силами и Коровина приготовили в путь-дорогу.

Когда всё было готово, опять пошла Мария сказать Дробнину, что на следующее утро уйдет Марк. Во всю ту ночь расставания в домике никто глаз не сомкнул, ночных гостей ждали, а они только под утро пришли. Дробнин привел с собой парня в серой солдатской шинели и с винтовкой. На рукаве у него была широкая белая повязка — немцы ввели такие повязки для русских полицейских. Марк тогда еще мало разбирался в том, что происходит вокруг, но предвзятые мнения в нем возникли давно, и он очень недобро на парня с повязкой посмотрел, хотел было отказаться от его помощи, да Дробнин заговорил неожиданно очень властным тоном:

«Как там дальше будет — ваше дело, а сейчас я вам даю в провожатые Володю и прошу исполнять всё, что он вам прикажет», — строго сказал он Марку.

Парень, названный Володей, был лет девятнадцати, и у него были большие карие глаза, и пушистые ресницы, и густые брови, и улыбчивое, совсем детское лицо, и Марку вдруг захотелось засмеяться — такой это был смешной и нелепый полицай. Но он, как сказал Дробнин, говорит по-немецки и исходил много районов, занятых немцами. На первом этапе пути Марк с Коровиным будут под его покровительством, а дальше он укажет людей, которые могут им помочь.

Пришли проститься Залкинд и Владимиров, и Залкинд начал говорить, что и он скоро двинется в том же направлении, но Дробнин на него так посмотрел, что он смутился, умолк и беспомощно развел руками. Марк с благодарностью на лысого Дробнина взглянул, это ведь очень хорошо, что он об отправке Залкинда заботится, и напрасно он это хорошее хочет от него скрыть.

«Может быть доктор Залкинд с нами отправится?» — спросил Марк. — «Вместе будет надежнее».

Это вовсе было сказано не к месту — что надежного могло быть в их путешествии? Дробнин покрутил лысой головой, ответил без видимой охоты:

«Провести Залкинда, Марк Тимофеевич, так же трудно, как протащить верблюда через пуговичную петлю. Повсюду ведется охота за евреями. К нашему стыду нужно сказать, что в ней не только немцы участвуют, а и некоторые наши соотечественники… Мы отправим доктора Залкинда, но это будет потруднее, чем отправить вас. Если все-таки случайно или как-нибудь иначе, вы встретите Высокова, передайте ему, что Залкинд следует вслед за вами».

Гости ушли на рассвете. Мария понимала, что Марк не может изменить свое решение — всё понимала она, а расстаться им было трудно. Старалась она сдержаться, но была бледной, жалкой и на Марка глядела так, что он еще больше мрачнел и отворачивался. Нельзя их любовь назвать притушенной, ослабленной, но можно сказать, что она, любовь-то эта, ничего для них не отменяла, и оба они знали — ничего не отменит, и ничего они в жертву ей не принесут. Пойдет Марк туда, куда должен идти; пройдет некоторое время, и Мария попробует к своему городку добраться — там сынишка Петр с бабушкой и дедушкой ждет ее. Расстанутся они — для их любви время выпало короткое и больное — и будут лишь надеяться, что встретятся, что сохранит им судьба их тревожную любовь.

Когда гости ушли, Ксения Павловна увела в кухню Володю и Коровина, хотела дать Марку и Марии побыть наедине.

«Ты не торопись уходить отсюда», — сказал Марк Марии, когда они остались вдвоем. — «Тут, с Ксенией Павловной, ты прикрыта, а одна в длинной дороге можешь встретиться со всякой бедой».

Он сидел у стола, положив перед собой свои непомерно большие ладони. Никогда раньше он не замечал, что у него такие широкие руки, а вот теперь, когда стал худым и костлявым, их величина его самого удивляла. Мария села рядом, оперлась локтем на стол, очень печально глядела на Марка, но не плакала, старалась быть спокойной.

«Я не знаю, что сказать тебе», — тихо откликнулась она на его слова. — «Ты уйдешь, не можешь не уйти. А я буду тебя ждать. Я ведь давно тебя жду. С тех самых пор, когда во Владивостоке… Ты помнишь, Марк?»

У Марии были печальные глаза, Марку захотелось приласкать ее.

«Мы были тогда молодыми, Мария», — сказал он. — «Может быть были глупее, но несомненно лучше. Впрочем, это я постарел, а ты осталась прежней. Ты молода, Мария, и иногда я думаю, что тебе вечная молодость дана».

Он привлек ее к себе, поцеловал, а она, обняв его, уткнулась ему лицом в шею, и теплая влага слез омочила ему шею над воротником.

«Я знаю, что ты, если сможешь, вернешься. Но сможешь ли?» — шептала Мария. — «Многие не вернутся, Марк, вернешься ли ты?»

«Я вернусь», — сказал Марк. — «Если не приду, то приползу. Здоровый, больной, целый или искалеченный, но вернусь. Не всем же суждено погибнуть! Я вернусь, Мария».

Марку хотелось, чтобы она поверила его словам, но в нем самом веры в них не было. Гибель представлялась ему в таких простых и натуральных очертаниях, что он вовсе о ней не думал. И о жизни не думал. Будет жизнь или будет гибель — что об этом раздумывать? Война — слепая рулетка. Что об этом думать?

На рассвете они уехали. Оглядываясь назад, Марк видел у дома две женских фигуры. Где были такие же? Да, в родном селе. Сестра и мать ожидали его возвращения, когда он поехал в степь. От этой мысли стало тепло, взволнованно. Всегда был кто-то, кто ждал его и кто провожал. Без них жизнь была бы вовсе одинокой.

Серый конь Дробнина был серьезным созданием. Несмотря на худобу и преклонность возраста, у него еще доставало сил, чтобы размашистым шагом, а то и броской рысью, волочить пролетку с ними троими — Марком, Коровиным, Володей. Коровин занял место на облучке, конем правил, а Марк и Володя сидели позади. Дорога была нетрудной, но конь, как было видно, придерживается своих собственных правил. По ровному месту он их везет, но как только подъезжают к пригорку, он останавливается и умно, требовательно глядит назад. Трогался он с места только тогда, когда они выходили из пролетки и тем делали ему подъем легким.

Володя не первый раз ехал в дальнюю дорогу на сером коне, и потому конские привычки ему были знакомы.